РЕКЛАМА СЕКСА

 

1. Анатомический поворот

            На какую-то секунду мне кажется, что я умираю. Кончать всегда больно. Я разрываюсь, проливаюсь, проваливаюсь, а потом прихожу в себя рядом с каким-то мужиком на чужом раздолбаном диване. В тот момент, когда мой взгляд выхватывает из полумрака его лицо, я вспоминаю, что мы так и не познакомились, что он мне неинтересен, даже неприятен. Я бы никогда не рассказал ему ни слова о своем детстве, ни слова о родителях, ни слова о прошлом, ни слова о будущем. Возможно, потому что у меня нет будущего. Возможно, потому что мое прошлое – зияющая пустота.

            Хорошо, что дверной замок без секрета. Я выхожу в туман, в слякоть, в наш декабрь, в глобальное потепление. С того времени, когда я общался с эмигрантами, в голове засели кривые фразы, въевшиеся прочнее мата: «Положи мне воды», «Выключи свет тише», «Не сделай такие движения».

            «Не сделай такие движения, – говорю я себе. – Пожалуйста, не сделай. Просто иди, дыши туманом. Возвращайся к работе, пиши, жри, ебись. Просто живи».

            До какого-то момента по жилам течет горячая кровь, в голове взрываются фейерверки надежд, а потом – только туман и тоска. Остается набор простых движений, остальные – пожалуйста, не сделай. Не начни заново все обдумывать, не впади в депрессию, не сбейся с колеи, с ритма, с календаря, с диеты, иначе не хватит сил собрать себя заново, отвалится ватная голова шалтая-болтая, у каких коучей потом искать ее?

            Я бы не смог пойти к психологу. Даже под страхом смертной казни – нет. Я бы не смог говорить о себе, вспоминать, жевать, плакать и каяться прилюдно. Моя жизнь вбита в какую-то азбуку Морзе, каждый день стучит в висках, но я не могу разобрать ничего, ни фразы, ни слова, ни ясного впечатления. Все наслаивается, путается, двоится.

            Я не сплю по ночам. Засыпаю, потом сразу же схватываюсь. Думаю, что уже утро, но часы говорят, что я лег пятнадцать минут назад. Дальше начинается пытка – лезут в голову какие-то обрывки, картинки, карикатуры, все одинаково невнятные, но предельно раздражающие. После трех ночи я начинаю перечитывать в уме все известные мне стихи, строчки в них рассыпаются, память латает возникшие дыры другими стихами, миксуя живых и мертвых поэтов, классиков и рэперов.

            Снотворное я не пью, потому что его побочные эффекты мешают мне нормально работать днем. А работа и без того меня бесит. И в то же время я люблю свою работу, другой у меня нет. Если бы эту любимую работу как-то нормировать, заменить неприятных менеджеров по связям с фрилансерами приятными, я бы любил свою работу без оговорок. Но менеджеры тупы неисправимо, к тому же среди них всегда текучка, и каждого тупого рано или поздно заменяет еще более тупой менеджер.

            Может, и я не шибко умный. Но мне кажется, я и умный, и покладистый, и вежливый, и скромный. Все тупые менеджеры, кстати, без ума от меня. Но зачем мне их безумная любовь при таких бросовых ставках?

---

– Эй, мальчик! – кричит мне какой-то мужик из окна джипа.

            Я почти дошел до автобусной остановки. Мне хочется ответить ему, что я не мальчик, и чтобы он проваливал. Но потом я думаю, отчего же не мальчик, особенно в таком тумане, очень даже.

– Где тут Анатомический поворот?

– Что? – переспрашиваю я. – Какой поворот?

            Мужик упирается взглядом в адрес, написанный на листке бумаги.

– Анонимный? – спрашивает у меня.

– Нет тут такого, – говорю я.

– Погоди, погоди. А ну-ка подойди, помоги мне…

            Он распахивает дверцу машины, я сажусь.

– Анашенский? Анашовый?

– Анашовый? – сомневаюсь я.

– Ананасный? Тут у меня непонятно написано. Это не я писал. Но «Ана…» точно. Аналитический?

– Ана… – даже боюсь подсказывать.

– Блядь! – он отшвыривает лист. – Дали адрес называется!

            Я смотрю на него, на его сжатые кулаки. У него вытянутый овал лица, хмурые брови, небритые щеки. Он тоже упирается в меня взглядом.

– Ладно…

– Ананьевский! – осеняет меня. – Только не поворот, а проезд. Тут неподалеку есть поселок Ананьевка, от трассы к ней ведет Ананьевский проезд.

– О, да? – радуется мужик. – А ты бывал там? Мне нужен дом 45.

– Нет, я не оттуда. Я не знаю.

– Не знаешь? – снова спрашивает он.

– Нет.

– Ты не в Ананьевке живешь?

– Нет.

– Ясно. Ладно. Спасибо.

            Я тянусь к ручке. За что хватать тут? Вот эта?

– Ты на автобус шел? – спрашивает он. – На остановку?

– Да. Но не в Ананьевку.

– Это я понял. Ну все равно, давай подброшу.

– До Ананьевки?

– Нет, куда скажешь.

– Мне дальше.

– Дальше, так дальше. Но в Ананьевку на пять минут заедем, подождешь меня.

            Возможно, когда мышь идет в мышеловку, она поначалу рада сыру. Ей наверняка кажется, что такого свежего и ароматного сыра она никогда не пробовала. Так и меня пронзает острая радость – от этого человека, от его классной машины, от его неловкой любезности.

– Ок, давай, – говорю я тоже на «ты». – Меня Юра зовут.

– А меня Стас, – говорит он. – Юра, значит.

            Машина плавно трогается с места, оставляя где-то сбоку автобусную остановку с длинными понурыми очередями.

– Туман сегодня, да, Юра? – риторически спрашивает Стас.

– Зато тепло, – констатирую я в свою очередь.

– А чего это ты из города за город едешь? – интересуется он.

– Я живу за городом, а в городе в гостях был, у друга.

– У друга?

– Ну не у друга, так, у знакомого.

– А работаешь где?

– Дома. Я фрилансер.

– А, – кивает Стас. – А я по работе еду.

– Ага, – киваю я тоже, и мы замолкаем.

 

2. Джем

            А потом… на каком-то километре, когда незнакомый попутчик в плацкарте или какой-то мужик в черном пальто задает банальный вопрос типа «Как дела?» или «Почему такой хмурый?», тебя неожиданно прорывает. И рвет всем, что не давало тебе спать все эти годы. И это «все» умещается в какие-то комки: пьянство отца, слезы матери, унижения математички, расставание со школьным другом, насмешки в университете, отсутствие близких, ненавистная любимая работа, навязчивый полезный интернет, блокировка счета на Яндексе, неоплаты клиентов, невсхожесть семян. Ты смотришь перед собой в туман и бормочешь что-то: такое бессвязное, такое важное, непонятное никому, кроме тебя самого, а потом замечаешь, что машина никуда не едет, стоит у обочины, а человек в черном смотрит на тебя странно и трет темную щеку.

– Нда, брат, что-то ты зашился.

            Я не знаю, что это значит. «Зашился» явно многозначный сленговый глагол. А я даже не помню, что произнес вслух из того, о чем думал, глядя в туман.

            Все психологи мира отдохнули, пока я бормотал. За них кивал один Стас. Выражение недоуменного сочувствия еще не стерлось с его лица. Такое выражение бывает, когда смотрят на калек, на юродивых около церкви, и сомневаются, стоит ли подать им милостыню. И вдруг взгляд Стаса заметно светлеет: «Стоит подать».

– В той стороне поселок, я понял, – говорит он. – Пойду поищу сорок пятый дом. И ты давай со мной.

– Да? За компанию? – уточняю я.

– Ага, – кивает Стас. – Пойдем.

            Я выхожу следом.

            В Ананьевке нет тумана. Серьезно. Или пока мы ехали, туман успел осесть. Или его съела моя история. День становится прозрачным и теплым. Декабрь пахнет мартом.

---

            Сорок пятый дом окружен высоким каменным забором. Стас звонит в домофон и говорит, что он представитель банка. После этого никто нам не открывает.

– Ты из банка? – удивляюсь я почему-то.

– Ага, – говорит Стас. – Сегодня из банка. Я тебе с той стороны открою. Стой на месте.

            Я стою, а он подпрыгивает, хватается за забор, легко подтягивается, перелезает и открывает мне калитку.

– Можно заходить? – сомневаюсь я.

– Конечно, – говорит Стас, отряхивая пальто. – Даже нужно.

            Двухэтажный дом высится справа, слева расположен небольшой пруд, обложенный каменными глыбами.

– Нравится тебе? – кивает Стас в сторону пруда.

– Не очень. Это для рыбы? Вода какая-то грязная.

– Ну, может, и для рыбы. Но больше для красоты, наверно.

– Но не красиво.

– Да, не красиво.

– Лилии тут можно выращивать, – говорю я.

– Лилии?

– Водяные.

            Стас подходит к дому и стучит в окно.

– Хозяин, давай, поговорить надо.

            Я остаюсь у пруда. Мне кажется, что откуда-то доносится собачий лай. Я оглядываюсь по сторонам, но конуры нигде не видно.

            И вдруг дверь открывается, и с крыльца прямо на Стаса несется огромная овчарка. «Фас, Джем!» – приказывает ей пузатый хозяин.

            Я успеваю отметить, что собака похожа на темный шар, который вот-вот поглотит Стаса. Его рука машинально тянется к поле пальто, но потом опускается, он отступает назад и немного наклоняется, видимо, понимая, что столкновения не избежать, – собака вонзается зубами ему в руку чуть выше локтя. И сразу же Стас так выворачивает руку, что прижимает локтем собаку к себе, сдавливая ей горло. Она все еще не ослабляет хватку, но и он продолжает сжимать. Хозяин орет, я смотрю парализовано. Наконец, собака падает… Она отваливается и лежит у ног Стаса без движения. Этот Джем… кажется, он не дышит. Только тогда Стас поднимает полу пальто и достает из-за пояса пистолет.

– Не гостеприимно, Михаил Семенович. Нехорошо вы себя ведете.

– Суки! Твари! – верещит хозяин. – Вы достали меня уже!

            Стас не слушает. Размахивается пистолетом и бьет его по голове, потом добавляет левой в челюсть и тащит в дом.

            Я остаюсь во дворе. Смотрю на пруд. Потом на Джема. У его рта шерсть испачкана кровью.

            Минут через пять Стас выходит.

– Ты убил его? – спрашиваю я.

– Зачем убивать? Он еще деньги должен вернуть.

– Нет, Джема.

            Стас подходит к собаке и приседает над ней на корточки. Запускает руку в шерсть.

– Он жив? – спрашиваю я.

– Это крупная собака. Таких не так просто убить, – говорит Стас. – Полежит и встанет.

            Я не верю. Мне кажется, что собака не дышит.

– Пойдем, – говорит Стас. – Или хочешь дождаться, пока он снова накинется?

            До машины мы идем молча. Правый рукав Стаса темнеет от крови.

– Так куда везти тебя? – спрашивает он, сев за руль.

 

3. Шантаж

            Я молчу. Кажется, до этого я не говорил ему свой адрес. А после этого уже как-то не хочется говорить.

– Или что? – спрашивает Стас. – Передумал?

– Что передумал? – спрашиваю я.

            Он очень красив. Вот в чем дело. У него темно-зеленые глаза, впалые щеки, черные жесткие волосы.

– У тебя кровь… течет, – говорю я. – Нужно в больницу.

– Нет, зачем в больницу? Просто перевяжу.

– А сорок уколов?

– Это же не бешеная собака.

            Он сидит неподвижно, словно задумался.

– Перевяжи сейчас, – говорю я.

– Да, ладно. Вся не вытечет. У тебя перевяжу.

– Это… похоже на шантаж.

– Да, это похоже на шантаж, – соглашается он без улыбки.

– Зачем ты взял меня с собой? – спрашиваю я. – Ты же знал, что там будет.

– Ну про собаку я не знал. Просто показалось, что тебе не хватает... – он замолкает.

– Адреналина?

– Живых впечатлений.

– Живых впечатлений от мертвых собак? И людей?

– Там все живы по итогам, не фантазируй. Поехали. У меня рука разорвана, помнишь?

            Я называю адрес. Неприятно, но не страшно. Просто как-то неловко с ним, тесно. Близко. Слишком близко к чужой непонятной жизни.

---

            У меня нет высокого забора, нет пруда, нет собаки, нет двухэтажного дома. Стас идет следом за мной по длинной дорожке к дому, ждет, пока я открою дверь.

– Это твой дом? – спрашивает с сомнением.

– Да. Но не родительский. Просто купил, чтобы где-то жить. Тут сначала было еще хуже, чем сейчас.

– Нет, сейчас хорошо, ремонт, – говорит Стас.

            Он проходит внутрь, снимает пальто, разувается, идет на кухню, осматривается по сторонам.

– А у меня квартира. Раньше с женой там жили. Потом она съехала.

– А дети? – спрашиваю я.

– Нет, – он качает головой. – У кого-то из нас дети не получались, но мы не стали выяснять, у кого. Дальше жизнь покажет. Она снова замужем.

– Найти тебе бинт? – спрашиваю я.

– Найди, – он садится на стул и стаскивает свитер.

            Я приношу бинт и йод. Рука выше локтя разорвана, мне кажется, что какого-то куска даже не хватает, потому что края раны не сходятся.

– Ничего, перевяжи как-нибудь. Заживет, – говорит он.

– Как такая рана может зажить? А если загноится?

– Ну йодом залей.

            Он даже не морщится.

– Не туго? – спрашиваю я о повязке.

– Нет, отлично. Спасибо.

            Он снова натягивает свитер, пряча внушительные бицепсы.

– Ты коллектор? – спрашиваю я.

– Нет. Просто решаю… некоторые дела. Если просят.

– Убиваешь?

– Нет. Кого у нас убивать? В основном, должники, алиментщики, воры, навязчивые ухажеры…

– О, это не так страшно, – выдыхаю я. – Но и для такой работы нужно достаточно не любить людей.

            Он неопределенно пожимает плечами.

– Поесть у тебя ничего нет? Кроме киви?

            На столе разбросаны эротично мохнатые киви, только сейчас заметил. Стас берет одно и перекладывает из руки в руку. Я отворачиваюсь, открываю холодильник. Выбор невелик. Рис с грибами и бутерброды с сыром. Стас все одобряет, достает из-под стола нераспечатанную бутылку коньяка.

– Смотри, что нашел. У меня бы не завалялась!

– Я редко пью.

            Он ест все сразу: рис, грибы, сыр, киви, еще и запивает коньяком. На меня не смотрит, просто ест. Я могу наблюдать за ним. Но мне не нравится это желание наблюдать. Я жую что-то машинально, разговор не клеится. Наливаю ему чаю, и в чай он тоже добавляет коньяк.

– Так теплее.

            Я доливаю и себе, но чай становится горьким, неприятным на вкус. Почему-то я думаю, что еще не помылся после ночного мужика, имени которого даже не спросил. Подкатывает тошнота.

– Я до утра тут посплю, – говорит Стас, не спрашивая разрешения.

            Еще только полдень. Я провожу его в гостиную, а сам сажусь работать. Потом иду в магазин за продуктами. В магазине мне приходит в голову мысль, что во время моего отсутствия он может ограбить дом и исчезнуть. Я бегу назад, обдумывая по пути, что он может найти у меня и где именно, но у забора вижу его машину. Все по-прежнему. Он спит в гостиной.

            Вечером мы ужинаем вместе, он выглядит немного отдохнувшим.

– Со мной ляжешь? – спрашивает, поднимаясь из-за стола, и я не пойму, о чем.

– Нет, не беспокойся, у меня диван есть, в моей комнате.

– Так, что, я зря приехал?

– А ты приехал… зачем? За сексом? И все это время… ждешь? – теряюсь я. – Ты разве гей?

– Ну, может, и не гей. Но иногда хочется.

– Ты поэтому утром меня дернул?

            Он смотрит прямо мне в глаза.

– На твой счет трудно ошибиться.

– Да пошел ты, детектив хренов!

            Теперь его очередь недоумевать.

– Разве ты это скрываешь?

– Нет. То есть скрываю, но не от всех.

– От меня хотел бы скрыть?

– Да.

            Я почему-то вспоминаю его пистолет, мирно выложенный на прикроватную тумбочку.

– Ладно, ясно, – сдается он. – Спокойной ночи. Спасибо за гостеприимство.

 

4. Целесообразность секса

            Я не люблю обсуждать целесообразность секса. Обсуждения эти всегда сводятся к убогим вопросам и ответам: «Хочешь? Почему не хочешь? Давай трахнемся. Почему нет?». Я люблю спонтанный секс, от которого нельзя воздержаться, перед которым нельзя устоять. Я люблю такой секс, который исключает любые рассуждения, который вообще отключает мозг.

            Но сейчас другая ситуация. Во-первых, я не ожидал. Я не угадал в Стасе заинтересованного. Во-вторых, я даже не успел помечтать о нем как о недоступном натурале. Я отвлекся на машину, на его пистолет, на задушенного Джема. И обсуждать после этого секс или ориентацию… как-то гнусно. Это как трахаться с врагом в последний день перед концом света, потому что это последний день перед концом света.

            Но почему он враг мне? Только потому, что может поступать жестоко, не страдая при этом? А я не могу и все равно страдаю? Так это не вражда, это чистая зависть – к чужой совести, чужим нервам, чужим настройкам.

            Я пытаюсь уснуть, но мне и раньше это не удавалось. А теперь я ясно вижу перед собой высокий забор, грязный пруд, Джема на тротуаре. Включаю свет, потом выключаю. Нет такого стада овец, которое способно меня усыпить.

            Я рассказывал ему что-то. В начале нашего знакомства. В каком-то трансе я рассказывал ему о себе, но что конкретно, не могу вспомнить. Возможно о том же – о бессоннице, о пустой жизни, об инерции простых движений, о стаде овец. Мне нравилась сама ситуация, в которой такой красивый чужой человек слушает мое бессвязное бормотание. В тот момент мне нравился он сам.

---

            Кто-то царапается в дверь. Я понимаю, что кот. А потом вспоминаю, что у меня нет кота, он пропал осенью прошлого года. Уже больше года у меня нет кота, но кто-то царапается в дверь и спрашивает тихонько:

– Ты не спишь?

            Я впускаю Стаса.

– Значит, живые впечатления тебя не отвлекли?

– Живые впечатления обычно превращаются в ночные кошмары. А ты как? Почему не спишь? Рука болит?

– Дергает немного, – говорит он. – Дай таблетку что ли…

            Мне почему-то кажется, что он врет. Что у него были с собой и бинт, и йод, и таблетки. Что ему не нужны ни еда, ни подушка, ни постель. Но, несмотря на это, ему все равно чего-то не хватает.

            Хорошо, что мы больше не говорим «об этом». Хорошо, что я успел принять душ. Мы ничего не обсуждаем, не договариваемся. Он тянется к моему лицу, целует, хватает за затылок, за шею. Теперь и я не упрямлюсь, я увлекаю его к своему дивану. Он настойчив, но не делает мне больно. Это такая настойчивость, словно он спланировал свои действия, тщательно обдумал и теперь воплощает в жизнь. Но стройный план вдруг рассыпается от отсутствия презерватива. Я даже удивляюсь.

– У тебя нет?

– Нет. Я не собирался ничего такого делать. По крайней мере, утром не собирался.

– Это так мило.

– Да?

– Да. Это как признание.

            Я поднимаюсь, ищу в тумбочке, потом в карманах брюк. Он наблюдает за мной молча. Я оглядываюсь на него.

– Ты красивый. Это, конечно, неважно, но ты очень красивый.

– А что важно?

– Ничего. Состояние момента. О, нашел.

            Бросаю ему резинку. Он натягивает и снова целует меня.

            Раньше меня это поражало. Некоторые так нежны в постели, так заботливы, так добры, готовы раствориться в другом без остатка, а утром прощаются, чтобы никогда больше не искать встречи. То есть растворяются они не в партнере, а в самом желании секса, в алгоритме действий, в ожидании оргазма. Потом я перестал удивляться этой безликой нежности. Она всего лишь вид мошенничества – способ обмануть партнера и кончить от его тела. Я больше не позволяю такой нежности тронуть мое сердце. Возможно, что-то другое, внизу, где нарастает жар, где липнут простыни. Поэтому, когда он, кончив, снова тянется к моим губам, я отодвигаюсь.

– Не надо.

            Он садится в постели.

– Светает уже, – говорит, глядя за окно.

– То есть тебе пора?

– Да, мне пора.

            Он быстро собирается и, только прощаясь у порога, спрашивает неуверенно:

– Оставить номер? Вдруг проблемы. Злостные неплательщики.

– Нет. Это не мои методы.

            Он пожимает плечами и уходит. Снаружи совершенно темно. Вообще не светает.

 

5. Мобильный телефон

            Наверно, это неправильно, что секс является кульминацией отношений. Знакомство приходится вмещать в коротенький период до секса. Иногда это беглое изучение профайла на сайте, несколько сообщений в чате для выяснения ролей и предпочтений, короткий разговор о погоде при встрече. Потом секс. После секса сразу начинается прежняя жизнь – все возвращаются на свои орбиты. В тексте после кульминации еще следует постепенная развязка, в жизни развязка всегда предрешена и мгновенна – это расставание.

            Секс это вершина. После секса ты проваливаешься в прежнюю промозглость будней – в работу, заказы, оплаты, ремонты, режим дня, борьбу с бессонницей.

            Из любой короткой истории в воображении можно создать легкую и красивую – выбросить нестыковки, неприятные впечатления, оставить несколько шуток, несколько взглядов, фальшивую нежность, оргазм и расставание – для нового свидания с другим. Такие истории похожи на бабочек – их можно прикалывать к памяти булавками. Но мое воображение превращает этих бабочек в отвратительных монстров со стеклянными глазами, чешуйчатыми лапами и вывернутыми наружу кишками. Отсутствие доверия, равнодушие к партнеру, боль от оргазма, как от признания собственной слабости, и бегство – от одной слабости к другой. Эти встречи не вырывают меня из одиночества. Наоборот, одиночество всегда со мной – на каждом свидании, в каждой постели.

            Ко всем этим историям прибавилась и странная история со Стасом. Мы кончили. История кончилась. Все, как обычно. Дальше по-прежнему. Но я злюсь. Я удаляю сайт знакомств из ссылок. Все равно там уже все знакомы, все ходы известны, все варианты изучены. Никому не нужны отношения, да и мне не нужны, тем более, со знакомыми с сайта знакомств.

            Я встречал парочки, которые подолгу жили вместе. Обычно партнеры в них чем-то неуловимо напоминали друг друга, словно помимо своей воли копировали жесты и мимику своих половин. И я тогда думал, что они опознали друг друга намного раньше – в период знакомства или переписки, при первой встрече или во время секса они поняли, что похожи, что смогут найти общий язык, что смотрят на мир одинаково, что хотят одного и того же. Что оба любят молоко и ненавидят колу. Что обожают котов и терпеть не могут собак. Что у обоих ямочка на подбородке. Что оба в школьные годы занимались в кружке хорового пения. Что оба потеряли отцов. И только я ни на кого не похож. Ни один мой партнер не показался мне близким, ни с кем я не нашел ничего общего. Может, потому что я не знаю, какой я. Может, потому что знаю это так хорошо, что никому не могу рассказать. Но после всех встреч и оргазмов я остался сам по себе – в своем девственном одиночестве.

            И уж конечно Стас не тот человек, который может показаться близким. Это самый далекий человек в мире. Самый непонятный из всех моих бывших и случайных.

---

            Целый день я думаю только о том, жив ли Джем. Не знаю, почему. Я никогда не любил собак. Я люблю котов. А к вечеру начинает звонить телефон и отвлекает от тяжелых мыслей.

            Вообще я не пользуюсь мобильным телефоном для звонков, а для фрилансера, который должен ловить заказы из воздуха, не пользоваться телефоном – непозволительная роскошь. Но я установил это правило, настоял на нем, и заказчики его приняли – все пишут мне по электронной почте. Пишут, как миленькие, и никогда не звонят.

            Я не люблю говорить по телефону. Когда приходит заказ, телефонный звонок только отвлекает от его получения, а о поступлении заказа тот же телефон сигналит коротким уведомлением. Так зачем звонить? Если звонит телефон, я знаю, что это рекламные агенты или роботы, которые просят оценить качество услуг их хозяев. Да, в телефонных сетях должны остаться одни роботы, которых не раздражают человеческие голоса.

            Но вот телефон звонит, высвечивает обычный мобильный номер, той же телефонной сети, что и моя. Звонит, а я упорно не отвечаю. Мне незачем, я ничего не жду. Потом приходит смс: «Почему не отвечаешь?». «Я по телефону не общаюсь», – пишу я. «С незнакомыми?» «Ни с кем» «Почему?» Больше я не пишу, думаю, кто может доставать меня пустой болтовней. «Приехать можно?» – приходит новое сообщение. «А ты кто?» – пишу я. «Стас»

            Я набираю его.

– А номер ты где взял?

– Ну вот взял. Хотел тебя поразить детективными способностями.

– А, ну да, поразил.

– Так можно приехать?

– Приезжай, – говорю я.

            Он является не скоро, к ночи. Я отчего-то нервничаю. Чувствую себя дурно, словно замерз. Войдя, он не подает руки и не обнимает меня. Смотрит, словно пытается вспомнить, тот ли перед ним парень, что был вчера. И я тоже присматриваюсь. Он снова одет в черное, но это не вчерашняя одежда. Он побрился и пахнет свежим.

– Ужинать будешь? – спрашиваю я.

– Нет.

– Сразу спать?

            Ему немного неловко. Значит, понравилось. А искать другого хлопотно, или времени нет. Да и я не сопротивляюсь, я всегда рад сексу. Меня все устраивает. Он распечатывает резинки. Мы валяемся на диване. Я сажусь сверху, он стонет.

            Потом лежит рядом со мной, обнимает меня за шею согнутой в локте рукой, и я невольно отталкиваю.

– Все думаю, жив Джем или нет.

– Так говоришь, будто это я на него напал.

            Я смотрю на повязку на его руке.

– Болит?

– Нет, все нормально. Хочешь, завтра поедем и узнаем про собаку?

– Как мы узнаем, она же в доме.

– Спросим у хозяина.

– Ты серьезно?

– Почему нет? Убедишься, что я не душитель собак.

– Тебе не все равно, что я думаю?

– Не люблю, когда мне не верят, – говорит он.

 

6. Полиция

            Утром он не спешит, завтракает, спрашивает, свободен ли я, чтобы ехать смотреть собаку.

– Ты серьезно? – я не могу поверить.

            Мы садимся в его джип, обгоняем несколько переполненных маршруток.

– А некоторые так удобно устроились, что и на работу ездить не нужно, – замечает он мне.

– Но этих некоторых никто не зовет на корпоративы.

– Меня тоже не зовут. Можно устраивать корпоративы на двоих.

            Середина декабря радует прозрачным и солнечным днем. Ухабистая поселковая дорога впадает в гладкую трассу. Стас берет курс на Ананьевку, но, похоже, замечает что-то в зеркале заднего вида, потому что бросает на меня быстрый взгляд.

– Извини. Небольшая задержка.

– Что? – не понимаю я, но уже и сам вижу, что нас догоняет полицейская машина.

            Стас останавливается у обочины. К нам направляется полицейский в расстегнутой на животе куртке, следом за ним подтягивается еще один.

– Что они хотят? – спрашиваю я Стаса.

– Сейчас узнаем, – он пожимает плечами.

– Выйдите из машины! – склоняется к окну полицейский номер один. – И вы тоже, – обращается ко мне персонально.

            Отчего-то становится очень страшно. Обычно я избегаю столкновения с любыми представителями власти, государственных органов и социальных служб – паспортистами, налоговиками, коммунальщиками, инспекторами, контролерами. И уж конечно, если бы мог, избежал бы столкновения с полицией. Но теперь мне остается только смотреть, как оба полицейских переключаются на Стаса, заставляют его повернуться к машине и поставить ноги на ширину плеч. Обыскивают его, хлопая по карманам и по ногам, находят пистолет. Стас стоит спокойно. Потом поворачивается к ним, говорит что-то негромко, достает из авто какие-то бумаги. Разрешение? Удостоверение? Права? Паспорт? Индульгенции? Но, кажется, их это удовлетворяет.

– А этот? – четко проговаривает полицейский, глядя на меня.

            Стас что-то отвечает еще тише. Я остаюсь в стороне, как будто за бортом страшной истории. Они возвращают документы и отступают от Стаса, идут к своей машине. Стас подходит ко мне.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Просто проверка на этом участке, – говорит он. – Садись в машину.

– А почему нас? Тебя?

            Он не отвечает.

            Я сажусь, но чувствую отвратительную тошноту.

– Давай не поедем туда. Мне плохо, – говорю прямо.

– Из-за ментов?

            Из-за ментов. Из-за того, что я так испугался за него. Из-за всего.

– Я просто не хочу туда ехать, – повторяю упрямо.

            Стас убирает руки с руля, смотрит на меня внимательно.

– Юра, послушай, сейчас ты не хочешь ехать, но в следующий раз, когда я тебя обниму, ты опять вспомнишь про ту собаку и будешь думать, что я ее убил…

– Я не хочу следующего раза.

– А… да? – он заметно теряется. – Почему же ты не сказал? Я не понимаю. Я думал, тебе понравилось. Ты был… ну… Ты такое делал…

            Я смотрю на него пораженно. Ведь он говорит о фальшивой нежности, которая заставила его обмануться. Говорит так, словно столкнулся с ней впервые. И в этот раз я – тот коварный злодей, который обманул другого…

– Ты раньше встречался с парнями? – спрашиваю я.

            Он не отвечает.

– С девушками?

– Я был женат. На другое не было времени. Хорошо, я подвезу тебя до поселка и оставлю в покое.

– Ты и на сайтах знакомств не сидишь? – спрашиваю я

            Но для него разговор уже закончен, он смотрит только на дорогу.

– Но моя нежность не фальшивая, – говорю я. – Не фальшивая нежность, не ради того, чтобы быстрее возбудиться, быстрее кончить и быстрее попрощаться.

– А ради чего? – спрашивает он все-таки.

– Не знаю. Ты очень красивый.

– Да это мне все говорят, – он кивает, – с четырех лет. Но теперь еще говорят, что я похудел и помрачнел, что щеки ввалились, что есть нужно больше, а бриться чаще…

            Теперь я понимаю, что сказал вообще не то, не о том.

– Я просто боюсь, что мы… что ты не тот человек, не для…

– Брось, ты не должен ничего объяснять, – обрывает он. – Тем более что ни я, ни ты этого не умеем.

            Ни я, ни ты. Мы оба то есть. Чем-то мы похожи – мы не умеем признаваться в том, что чувствуем, не умеем объяснять, не способны утешать других. Наверное, потому что слова не имеют смысла, только действия…

– Это потому, что слова не имеют смысла, только действия, – говорю я. – По работе я пишу много слов, убеждаю, рекламирую, но все эти слова ничего не значат.

            Он соглашается:

– Да, наверное. Но другим людям часто нужны слова, и объяснения, и заверения, и комплименты, и даже ложь.

– Женщинам?

– Всем. И мужчинам тоже. Иначе у тебя не было бы заказов.

            Он останавливается, не съезжая на мою ухабистую дорогу.

– Выходи. Дальше сам.

            Я выхожу и иду не оглядываясь. Бесполезно оглядываться.

 

7. Секретный вопрос

            Я два раза переспал с одним человеком. Два раза подряд. Это ли не причина для привязанности? На третью ночь мне его уже не хватает, я уже не думаю, похожи мы или нет, враги или друзья, я просто хочу его…

            Взглядом постоянно натыкаюсь на телефон. Не настрочить ли дюжину смс на вчерашний номер? Но я сдерживаюсь. Пытаюсь спать. Не сплю. Сквозь не-сон чувствую, как он меня целует, ощущаю его язык у себя во рту, сосу его. Потом просыпаюсь и понимаю, что спал и проснулся от возбуждения. Это заколдованный какой-то парень. Был. Для меня есть в нем что-то магическое. Было.

            Я бросил встречаться с одноразовыми знакомыми, поэтому мысли о нем никак не проходят. Вдруг начинает валить снег, но не заносит ни острое желание, ни сожаление. Я сожалею сразу обо всем – о своих словах, о своей немоте, о попытках жалкого анализа, о том, что был к нему недостаточно добр. Но разве таким людям нужна доброта?

            Всю неделю я пытаюсь сочинить доброе сообщение. Возможно, даже извиниться. Долго думаю, но иногда многостраничные заказы даются мне легче. Наконец, пишу кратко: «Не сердишься? Приезжай». Он долго не отвечает. Потом приходит странный ответ: «Как к тебе доехать?».

            Бля, да у него столько мужиков, что он даже не помнит, где и с кем! Теперь я не отвечаю. Он перезванивает.

– Взял трубку? – спрашивает у меня. – Ты же не берешь обычно.

            Ага, это он помнит.

– Я хотел узнать, как доехать автобусом. Я без машины.

            Я объясняю маршрут.

– Только заносы сейчас, не знаю, как транспорт ходит. Может, не надо в такую погоду…

– Я попробую, – отвечает он.

            Я думал, что зимы в этом году не будет. А она пришла. Так неожиданно. И это самая обычная зима – дети катаются с горы на санках. Айфоны в поселке не самая распространенная забава.

---

            Стас приезжает уже ночью, стучит в дверь в кромешной темноте, вносит с собой ветер и стужу.

– Ну привет, – говорю я, и отчего-то губы сами растягиваются в глупую улыбку.

            Он только кивает. Сбрасывает пальто, снимает вязаную шапку. Все, конечно же, черное или темно-серое, не разобрать.

– Замерз? – спрашиваю я, чтобы не молчать.

– Нет, нормально.

            Он проходит в дом.

– А машина где?

– В ремонте.

– Что случилось? Авария? – я пытаюсь не выдать своего волнения.

– Нет. Так, по мелочам. Стекла разбили, поцарапали.

– Кто?

– Ну кто-то. Неустановленные лица. Издержки профессии. Но могли и взорвать. Так что обошлось.

            Он отмахивается, садится к столу, смотрит на меня.

– У меня коньяк есть, – говорю я.

– Не хочу, – отказывается он и по-прежнему смотрит напряжено.

– Мы… будем говорить о том, что было? О том, что я сказал тогда? – спрашиваю я.

– Нет, не будем, – отрезает Стас. – Ну то есть я понял, что ты не хочешь чего-то серьезного, сложного. Тебе нужен только секс. Ну и мне тоже.

– Да?

– Да. Вот ты захотел, написал мне. Мне это нравится, я приехал.

– И будем просто трахаться?

– Да.

– И ты презервативы купил?

– Конечно.

            После этого мы раздеваемся и ложимся в постель. Он сразу же обнимает меня за плечи, целует в губы, прижимает к себе. Я перехватываю инициативу, словно соревнуюсь с ним в фальшивой нежности. Опускаюсь ниже, развожу его ноги, лижу его. Он стонет, потом выворачивается, садится.

– Нет, давай я тебя просто трахну.

– Но это тоже секс.

– Да, но я пока не готов к такому. Мне все кажется, что для того, чтобы такое делать, ты должен что-то чувствовать…

– Как хочешь, – говорю я и сажусь на его член.

            Мне здорово, член удобно скользит внутри. Мы кончаем, он сразу же уходит в душ отмываться. После секса нас ждет тишина. И он тоже понимает, что тишина не нужна.

– Я сейчас не могу уехать, автобуса до утра не будет, но могу уйти в другую комнату.

– Не надо. Останься.

            Он ложится на другой край дивана, так, чтобы меня не касаться.

– Давай сыграем в один секретный вопрос, – предлагаю я. – Один вопрос – один ответ, но только правда.

– Ладно, – соглашается он.

– Ты первый.

            Он думает, словно не может решиться.

– Ты со всеми так трахаешься? – спрашивает все-таки.

– Да, – отвечаю я.

            Теперь моя очередь, и я пытаюсь выбрать самый важный вопрос из незаданных.

– Тебе нравится твоя работа?

– Да, – отвечает он.

            Все это не стыкуется. Мне кажется, что человек, которому нравится такая работа, не должен нуждаться в любви, не должен жаловаться на чью-то холодность, не должен бояться фальшивой нежности.

– Это полезная работа, – добавляет он.

            И вдруг я прозреваю. Это полезная работа. Он считает, что занимается нужным делом, поддерживает порядок, восстанавливает справедливость. И он искренне недоумевает, почему мир не отвечает ему теплом и добротой, почему не вознаграждает его по заслугам.

            Как такое возможно? Или я чего-то не знаю о его работе? Или о справедливости? Или о нем? Или вообще не знаю его?

            Мне хочется обнять его. В темноте я касаюсь его руки, но нечаянно задеваю шрам. Срослось коряво, края раны выпирают. Он снимает мою руку и отодвигается еще дальше.

 

8. Белая мгла

            Иногда даже невозможно представить, какой хороший день тебя ждет. Мы просыпаемся вместе, за окнами – сплошная белая мгла. Он порывается ехать, чтобы не раздражать меня, но я удерживаю.

            Мы завтракаем, я сажусь писать заказы, а он лежит на диване за моей спиной – в ожидании улучшения погодных условий. Возможно, смотрит на меня. Я пытаюсь сидеть ровно, как школьник.

– А какие тут развлечения? – спрашивает он.

– Весной рассада, летом огород.

– Забавно. Я бы смог так жить. Когда-нибудь.

            Я оглядываюсь.

– Вообще, – исправляется он. – Не с тобой.

– Еще кино, – я пытаюсь добавить развлечений. – Поищи на флешках.

            Все время боюсь, что сейчас что-то сломается. Он вспомнит о неотложных делах, обзовет дурацким какой-то из моих любимых фильмов, ему кто-то позвонит. Но ничего из этого не происходит, он читает названия фильмов и никак их не комментирует, говорит только, что некоторые уже смотрел. И по тому, что он смотрел, я понимаю, что он следит за новинками и даже за гей-кино.

– «Двуличный любовник» – это про парней? – спрашивает у меня.

– Кажется, нет, я только скачал. Но это Озон.

             Он молчит. Неизвестно, говорит ли ему о чем-то такое объяснение, но я не хочу уточнять, чтобы не разочароваться. Я берегу этот день от любых неприятных эмоций. Дописываю наспех, чтобы поскорее смотреть с ним кино.

            Он даже не ругает главную героиню, не говорит, что она неизлечимая шизофреничка, только сцена пеггинга вызывает у него замечание о том, что женщине он бы такого не доверил. Я чувствую, что краснею.

            Почему-то приходит в голову мысль, что если бы было возможно счастье, оно было бы таким – здесь, с ним, за пеленой снега, в глуши, без людей, без звонков, в мире на двоих. Это было бы счастье собственника, который заманил жертву в ловушку, забрал себе, присвоил и больше не боится потерять.

            Но его телефон все-таки звонит. Он встает и подходит к окну. Я останавливаю кино.

– Да, да, – говорит он в трубку. – Завтра я выеду. Утром могу с вами встретиться. Хорошо. Все будет нормально, я обещаю. Передайте жене, пусть не волнуется. До свидания. До завтра, да.

– Новый заказ? – спрашиваю я.

– Да, небольшое дело, – он смотрит на застывший кадр фильма.

– Как ты выедешь, если машина в ремонте?

– Завтра и заберу, нужно пораньше отсюда выбраться.

– А что за дело? Снова неплательщики?

– Нет, – он качает головой. – Наоборот, плательщики. Нужно парня из плена забрать. За него выкуп собрали. Но родители немолодые уже, сами ехать не могут. Еще хорошо, что родственники деньгами помогли.

– Из плена? С оккупированной территории?

– Да, из зоны АТО.

– Ты… и за такое берешься? Государство этим не занимается?

– Занимается. Проводит обмен пленными. И когда-нибудь и до него дойдет очередь. Но можно сделать раньше, заплатить выкуп и забрать ребенка домой.

– Но… такие дороги, заносы… и эти границы, блокпосты, и там анархия…

– Так говоришь, будто это тебе ехать.

– А ты бывал там раньше?

– Бывал. Нормально все проходило, чисто по договоренности.

            Он снова садится на диван рядом со мной.

– Смотрим дальше?

– Да, но… это все как-то теряет смысл. Этот фильм. И снег. И покой.

            Он пожимает плечами.

– Ты не боишься? – спрашиваю я.

– А чего бояться? Всегда где-то что-то происходит. Война. Преступники. Неплательщики. Мошенники. Машину вот изуродовали. Очень жалко. Просто можно не погружаться до такой глубины – как ты вот. Жить по верхам и мучиться бессонницей от того, что кто-то в школе козлом обозвал, в пятом классе, или уборщица в туалете наорала…

            Я застываю. Все мысли о счастье сразу испаряются. Значит, так выглядит моя жизнь со стороны. Это жизнь «по верхам». И я такой, отвлеченный от реальности, поверхностный человек, которому нужен только секс, ничего серьезного, никакой глубины, ни в чем. Кажется, я сам сформировал о себе такое мнение. Я должен быть доволен – все получилось.

– Тебе лучше… сейчас уехать, – говорю я.

– Да? Мне так лучше? Обиделся?

            Обиделся. Но если признаюсь, что обиделся, это пойдет вразрез с тем мнением, которое у него уже сложилось обо мне.

– Не обиделся, просто забыл, что свидание вечером, – говорю я. – Всех не запомнишь.

            Он быстро одевается.

            Да и что такого было в моей жизни? Мои беды явно не тяжелее всех прочих бед. За что мне биться на дуэлях? За кого? За уборщицу в школьном туалете? За отца-алкоголика? За всех друзей, которые оказались не друзьями? За все свои разочарования? За рухнувшие планы? Пусть лучше убирается вместе со своими выводами. Не хочу ничего слышать. Не хочу ни о чем говорить.

            Он уходит, не сказав больше ни слова. За окном та же белая мгла, что была вчера. Та же, что внутри меня.

 

9. Слова

            Это всё слова сделали. Те самые слова, которые ничего не значат. Это из-за них так обидно. Ведь его действия ничем не выдали его презрения – он целовал меня, доверял мне, был готов на большее. Только слова выдали его презрение – к моему образу жизни, к моим тревогам, к моей бессоннице, к моим воспоминаниям, к моему дому в белой мгле.

            Конечно, он совсем другой человек. Как я мог хоть на секунду допустить, что мы похожи, что между нами возможно понимание, что мы будем счастливы вместе?

            Нет, нет и нет. И мне не нужно думать, что дальше. Забрал ли он машину из ремонта, поехал ли в зону, вернулся ли, где будет отмечать Новый год, с кем. Я ничего об этом не узнаю.

            Как нехорошо получилось! Лучше бы мы попрощались позже, когда я убедился бы, что он жив и здоров, что с ним все нормально, что мне не нужно переживать за него. Но мне уже и не нужно переживать за него, я свободен.

            Я хочу все исправить. Я придумываю сообщения и стираю, не отправляя. «Легкой дороги», «Еще увидимся?», «Возвращайся скорее», – которое из них отразит то, что я чувствую? Ни одно.

            Наконец, пишу новое: «Прости меня. Я люблю тебя. У меня ни с кем такого не было. Я так боюсь тебя потерять, что готов первым от тебя отказаться». Теперь даже странно, что такие старые, такие избитые слова выражают меня полностью. Ведь не я их придумал. Но простенькая смска оцифровывает самое живое во мне и отправляет далекому абоненту.

            И не доходит. Сообщение не доставлено, потому что абонент вне зоны действия сети. Я больше не пишу, набираю его номер, но он выключен.

---

            После этого нет ничего, кроме снега. Я понимаю, что Стас не может так долго находиться в своей командировке. Вероятно, он уже вернулся, отметил Новый год, живет дальше. Просто отключил телефон, возможно, чтобы не отвечать мне, чтобы порвать со мной. Но дело в том, что фрилансер не может отключить телефон или внезапно поменять номер. С ним что-то случилось…

            С ним что-то случилось. Может, давно, на следующий день после того, как мы расстались. Но кто знает об этом? У кого спросить? Единственное, что у меня есть, это номер его телефона, который не отвечает.

            Теперь я все время жду звонка, хватаю трубку, слушаю рекламу и опросы, постоянно заряжаю и снова говорю с роботами. Роботы ничего не знают о Стасе.

            Заказы пишутся плохо, есть не хочется, сон не идет. Я волнуюсь о человеке, которого считал чужим, непонятным, неблизким. Что вообще было между нами? Несколько встреч? Несколько использованных презервативов? Пруд с сонными карасями? Задушенный Джем? Недосмотренный фильм?

            Когда я успел привязаться, когда успел полюбить его? Или я любил его всегда? Задолго до встречи? Кажется, я всегда знал его. И теперь точно знаю, что он не встретил Новый год с коллегами или бывшей женой, не напился, не выключил телефон. Я знаю, что случилось что-то ужасное, незапланированное, непредвиденное. Он попал в беду, и чтобы спасти его из этой беды, я должен действовать, должен идти по его следам, должен искать, больше не думая о том, навязываюсь я или нет, хорошее или плохое впечатление произвожу. Чтобы найти его, я должен забыть о себе.

 

10.  От «Авангарда» до «Омеги»

            В этот раз все сложнее. Лежит снег. Я без машины. Выхожу из маршрутки около Ананьевского проезда и иду к поселку. Дорога расчищена плохо, кажется, я буксую на месте. Звоню в домофон на знакомой калитке и надеюсь, что мне ответят. И мне отвечают, мужик хрипит что-то неразборчивое.

– Я ищу того парня, – начинаю я.

– Надю? – переспрашивает он. – Надька, за тобой пришли…

            Кто-то выходит из дому, чтобы открыть мне калитку. Девушка, которая оказывается передо мной, одета в колготки, красный лифчик и рыжий полушубок.

– А ты не за мной? – спрашивает, не особо огорчившись.

– Не, я к хозяину. У вас еще… вечеринка?

– Ага, никак не выползем, замело всех, – смеется она.

            Я иду за ней к дому. Внутри, сразу у двери оказывается вольер – за железными прутьями сидят две собаки.

– Это Джем? – спрашиваю я у девушки.

– Не знаю. Тут два кобеля вроде. Они грызутся иногда.

– Джем! – окликаю я, и один из псов поворачивает ко мне морду.

– Они не лают? – удивляюсь я. – На гостей?

– Нет. Они ж ученые. Миша их для охраны держит.

            Мы проходим еще несколько комнат.

– Миша, это к тебе! – кричит девушка.

            Миша полулежит за столом. Рядом в креслах развалились и, видимо, спят еще несколько мужчин. Две девушки едят остатки салата и запивают шампанским, обе одеты примерно так, как Надя, то есть раздеты. Она кивает мне на свободный стул.

– Падай. Миша сейчас оклемается. Миша! Миша! Это к тебе парень пришел.

– Кто? – Миша открывает глаза и смотрит на меня мутным взглядом.

– Я ищу того мужика, что на вас напал, – говорю я.

– Из ми… милиции? – икает Миша.

– Нет. Для себя.

– Сука! Да! – соглашается он. – Найти и убить падлу!

– А как зовут, не знаете?

– Да они все время ходят! Требуют, видите ли! А сами воруют. Миллионами воруют! – заводится Миша и живо опрокидывает рюмку водки.

– Кто? – спрашиваю я.

– Да все в банке!

– Кассиры?

– Ну не кассиры. А все остальные. Начальство. Кто может, тот и ворует! А меня грозят из дома выселить. Как будто я на их деньги дом построил. Я, может, сам отсюда кого выселил, чтобы жить спокойно.

            Надя почему-то смеется.

– Так не знаете имени, фамилии?

– Нет. Они ж не представляются.

– А из какого банка?

– Из «Авангарда», будь он проклят! Не на того напали! И главное, что сами воруют же! Миллионами! А из-за каких-то двухсот кусков кипишуют!

            Я встаю из-за стола.

– Да выпей, – предлагает Миша. – Сам ты сколько у них брал?

            Иду назад мимо вольера к выходу. Теперь мне кажется, что я узнаю Джема, и он машет мне хвостом. Слышно, как за моей спиной откупоривают новую бутылку шампанского.

---

            В банке «Авангард» нет такой удачной вечеринки. После праздничных выходных добиться чего-то в отделе кредитования очень трудно.

– Про коллекторов? Блин... – смотрит на меня менеджер. – Я не знаю. Это вам нужно к Сергею Ильичу, по безопасности…

            Перехожу к Сергею Ильичу. Сергей Ильич мрачен и настроен подозрительно.

– Вот вы вопросы задаете, а потом у наших сотрудников, пусть даже внештатных, у наших партнеров машины взрываются и дома горят. Никакой информации мы не предоставляем.

– Так я поэтому и спрашиваю. Станислав мой друг. Вдруг у него машина взорвалась и дом сгорел? Он на телефонные звонки не отвечает.

– Вот вы говорите, что друг, а сами даже фамилии не знаете, – не поддается Сергей Ильич. – Это что за дружба такая? Это не похоже на дружбу. Вы у нас в должниках не числитесь?

– Не числюсь. Я боюсь, что с ним что-то случилось. Мы выпили… на Новый год, много. Что угодно могло произойти. А он с женой развелся, живет один, присмотреть некому…

            Упоминание о выпивке успокаивает специалиста по безопасности.

– Да, все возможно. Сейчас паленой водки много. Но, честно говоря, я не знаю, о ком вы спрашиваете. Это не наши кадры, а коллекторской фирмы. У нас эти ребята не зарегистрированы, нет никаких данных.

– Тогда к чему был этот допрос? – бешусь я.

– Для порядка, – отвечает Сергей Ильич. – Вы напрямую в «Омегу» обратитесь, там должны знать.

 

11. Кулаков

            «Омега» – это конец алфавита, который для многих должников начинается в «Авангарде». Я уже готов к тому, что вопросы о дружбе повторятся, я запасаюсь терпением, делаю глубокий вдох и стучусь в дверь директора. «Кулаков Виталий Андреевич» – написано на табличке.

            Виталий Андреевич вскакивает из-за стола энергично. Я вкратце повторяю историю о Стасе, то есть о потерянном друге, с которым могло произойти все, что угодно.

            Кулаков молодой, толстый и наглый. Глаза навыкате, шея складками.

– С кем? Со Стасом? Что могло? Да ладно!

– А вы давно его видели?

– А чего мне его видеть? Он же у нас не работает. Мы иногда его привлекаем, когда пациент совсем без башки и нужны особые меры.

– Ему вот машину на днях поцарапали, – говорю я.

– Не знал. Ну бывает. Такая у нас работа. С риском!

– Мне нужно его найти, понимаете? У вас же есть база, сведения, – снова пытаюсь я.

– Ну есть номер банковской карточки, фамилия имя, телефон. Адреса нет, конечно, – говорит Кулаков, листая в компьютере ту самую базу.

– А ребята не знают, где он живет?

– Ну тут не контора как бы. На месте никто не сидит. Ребята все время в бегах. Я всех связываю. Это понятно?

– Да, понятно.

– Станислав Дмитриевич Приходько. Вот все, что есть. Ну и телефон. Карточка для расчетов.

– Но если он работает сам по себе, может у него есть офис?

– Сейчас даже издательства и аудиторы по домам сидят, чтобы на аренду не тратиться, – объясняет Кулаков. – Мы вот арендуем в бизнес-центре, потому что должны выглядеть солидно, мы с банками работаем, нам нужно представительство. А ему зачем?

            Я киваю. Неуловимый Станислав Дмитриевич Приходько. Я столько времени потратил, чтобы найти только отчество и фамилию.

– А друзья у него есть? Знакомые? – не отступаю я.

– Ну я. Я друг.

– Вы его друг? Какой же вы друг, если вы даже не знаете, где он живет? – применяю я логику Сергей Ильича из банка. – Как вы познакомились?

            Кулаков мигает, вспоминая.

– Кто-то его посоветовал.

            Набирает номер Стаса и слушает ответ оператора.

– А про парня из плена вам ничего не известно?

– Нет. Это его дела как бы. Нас не касаются. Ты сказал, тебя Дима зовут?

– Юра.

– А, Юра, давай так, я по базам адрес пробью, это можно узнать, если он зарегистрирован в городе. А ты пока тоже подумай, что можешь сделать. И на созвоне! – Кулаков дает мне визитку с номером телефона. – Тут написано «Омега», но это мой номер, личный.

            Даже не верится, что Кулаков помогает. Или хотя бы обещает.

            А что могу сделать я? Еду домой. Пытаюсь работать. Обзваниваю несколько городских моргов. Описываю Стаса, не указывая особых примет, которых не знаю. Нигде мой пропавший друг не обнаруживается.

            От этого поиска обрывается сердце. Каждый раз падает и не разбивается. Я звоню снова и снова. Может, чтобы повторить эту пытку – сорваться, не разбиться и искать дальше? Но пытка все-таки обрывается.

– Станислав Приходько? – переспрашивают в справочной службе одной из городских больниц. – Есть такой. Второе травматологическое отделение.

– Есть? У вас? А когда поступил? Какой диагноз?

            Трубку бросают.

            И сразу же звонит Кулаков и сообщает бодро:

– Слушай, я адрес нашел. Делов-то! По Героев труда, короче. Давай завтра и махнем с утра, часов в десять, посмотрим, чем он занят. А то на ночь глядя уже не хочется переться.

– Не надо. Я тоже нашел, – говорю я – Клиническая больница скорой и неотложной помощи, второе травматологическое отделение.

– Блядь! – говорит Кулаков. – Хуже некуда. А че?

– Не говорят.

– Ладно тогда завтра давай туда. Деньги есть? Бери сразу все. Там и в коридорах лежат, может, место купить придется. И за уход раздать, иначе никакого ухода не будет.

– Блядь! – говорю я тоже.

– Ну бывает. Может, ничего страшного, – утешает Кулаков. – Но деньги все равно бери.

            Легко сказать. Я выгребаю все наличку. Утром первым делом еду в банк и снимаю тот лимит, который выдают с личного счета остро нуждающимся в собственных деньгах клиентам. Только потом беру такси до неотложки.

– У тебя там кто-то лежит? – спрашивает таксист, и я вспоминаю, что ровно эта же ситуация уже была в моей жизни. Я ехал в такси до больницы, правда, до другой больницы, и таксист задавал тот же участливый вопрос, но тогда я сам был болен, какой-то венерической херней, и не мог ничего ответить. А сейчас слезы наворачиваются на глаза, и я говорю таксисту прямо:

– У меня там любовник.

            Таксист смотрит как на сумасшедшего.

 

12. Скорая и неотложная помощь

            Почему-то мне не хочется видеть здесь Кулакова. Я был рад его помощи, но теперь просто боюсь, что не смогу сдержать эмоций и реагировать «правильно». Но Кулаков ждет меня у входа в больницу, как мы и договорились.

– Может быть, это и не он, – говорит по пути к травматологическому отделению. – Могла произойти ошибка. Но даже если он…

– Тогда что?

– Тогда это хорошо. Он тут, в городе, а не где-то «на подвале» в зоне, где его еще пришлось бы разыскивать.

            От таких допущений мне становится еще хуже. Я спешу войти в палату, в которой и без нас уже есть посетители. Медсестра указывает нам на койку у стены. Понять, кто на ней лежит, совершенно невозможно, голова забинтована.

– Это он? – спрашивает у меня Кулаков.

            Я подхожу ближе. Со стула у койки приподнимается навстречу мне пожилая женщина.

– Вы к Стасу?

– А вы?

– Я Анна Михайловна, мама Андрея. Андрея, за которым он ездил.

– Он живой вообще? – спрашивает Кулаков.

– Да, но не приходит в себя. То есть приходит, но ненадолго.

            Мы вместе выходим в коридор. Анна Михайловна рассказывает, что на обратном пути на границе произошел какой-то конфликт, после этого конфликта Андрей погрузил Стаса в машину, привез в город и сдал в неотложку. Но дорога была долгой, состояние Стаса ухудшилось…

– И как назло, мы все деньги уже потратили на выкуп, – говорит она. – А обратиться не к кому. Хорошо, что вы пришли. Я не могу его здесь бросить, но и помочь ничем не могу.

            Я прислоняюсь к стене. Нет сил. Даже слушать это нет сил.

– Он спас нашего Андрея, – говорит Анна Михайловна. – Я хочу помочь, но как?

– А что с ним? – спрашивает Кулаков. – Огнестрел?

– Кажется, нет. Ушибы внутренних органов, переломы ребер и руки, и что-то с головой, сотрясение мозга, нос сломан и резаные раны…

– Ого отделали! – замечает Кулаков.

            Я не могу комментировать

– Ну тут ничего смертельного нет, – говорит он мне.

– Врачи тоже так сказали, – подтверждает Анна Михайловна. – Но, кажется, они ничего и не делают.

– Понятное дело, – снова соглашается Кулаков. – Иди давай, проплати. Пусть его в чувство приведут.

            Я иду к врачам договариваться. Уже забыл, как это делается в государственных больницах, привык платить в частных клиниках по чеку, а не в оттопыренные карманы. Но процедура дает эффект – вокруг Стаса начинается суета.

            Анна Михайловна уходит, и Кулаков тоже собирается в офис.

– И тебе советую. Он до завтра не очухается. Ему, видно, даже обезболивающих не давали, только перевязали и бросили. Так что – до новых встреч, я еще заскочу.

– Спасибо, – говорю я, – за поддержку. Я от всего такого теряюсь.

– Да тут любой растеряется, – говорит неожиданно мягко Кулаков. – Это ж гнилая система, которой уже и быть не должно. Но ты молодец, успел! Все пройдет. Потом поржем все вместе.

– Обязательно, – киваю я.

---

            Ни больному, ни врачам я не нужен. Сижу в коридоре и никак не могу уйти. Думаю, что нужно было искать раньше. Он не лежал бы столько дней без помощи, со сломанными ребрами, едва дыша. А я все смотрел на снег, думал о своих обидах, о том, что мы разные. Нельзя ничего вернуть назад, ни одного дня.

            Радость от Стаса расплывается в памяти пятнами. В чем была эта радость? В совместной бессоннице? В чае с коньяком? Во вранье? Последние отблески радости от непонятного человека в черном стираются сейчас, когда я сижу в холодном больничном коридоре и смотрю на облезлые стены и немытый пол. Если сидеть тут слишком долго, не останется и надежды.

            Я бреду прочь от палаты, выхожу из здания, иду пешком, плохо соображая, в какую сторону. Просто иду. Снаружи чисто и легко дышать. Сверкает снег, смеются студенты, все ярко, живо, весело, кажется, что город молод и прекрасен. Но стоит зайти в любое госучреждение, становится ясно, что чудище прошлого, которое уже умерло и разлагается, все еще пытается прихватить с собой как можно больше человеческих жизней.

            Я возвращаюсь домой, словно делаю короткую остановку, чтобы поскорее собраться и снова ехать в больницу.

            Я устал, но это совсем другая усталость. Усталость от тревоги, от того, что все неправильно, несправедливо, неисправимо. Усталость, которая заставляет морщиться при одном воспоминании о сегодняшнем дне. Не думаю, что «потом поржем». Пока вообще не смешно.

 

13. Другой Приходько

            Медицина не помогает. Даже если ее применять. Или помогает, но очень медленно. В следующие несколько дней ничего не меняется. Я все езжу в неотложку, говорю с врачами, договариваюсь, раздаю деньги на препараты и уход, а Стас лежит все так же, с повязкой на голове, я даже его не вижу.

            Врачи говорят, что больной был в запущенном состоянии, как будто это произошло исключительно по моей вине. Я не спорю.

            Узнать, что именно произошло, я не могу. Андрей не приходит в больницу, вместо него приходит его мама, которая просто довольна тем, что сын вернулся домой. На вопрос, как он себя чувствует, она отвечает, что на нем нет следов побоев, но он подавлен, ни с кем не хочет общаться и все время сидит за компьютером. Чтобы она не плакала, я больше ни о чем не спрашиваю.

            В какой-то момент я начинаю думать, что лечение бесполезно, или мы все делаем что-то не то. Я еду в больницу уже окончательно отчаявшись, и вдруг слышу громкий голос Кулакова, доносящийся из палаты.

– Ну вот! Красава! Теперь все будут знать, что ты боксом занимался, а не балетом! У настоящего боксера нос должен быть сломан!

            Я замираю у двери. Похоже, что Стас пришел в себя, похоже, что сняли бинты, похоже, что Кулаков в эпицентре всех событий – со своим громким голосом и поддержкой. Может, не входить?

– Конечно, если бы не Юрка, никто бы тебя не искал, и лежал бы ты…

            Я все-таки вхожу, продвигаюсь к крайней койке, боясь взглянуть на Стаса. Наконец, поднимаю глаза.

            Его, конечно, сложно узнать, но это он. Даже не очень заметно, что нос сломан. Но щека раскроена длинным шрамом – от виска до верхней губы, лицо желто от сошедших синяков и рука на перевязи. Он не смотрит на меня, куда-то в сторону, на одеяло.

– А, вот Юрка! Ты видал? Красава! Я говорю, что шрам можно убрать потом, – гудит Кулаков. – Не сейчас, конечно. Тут зашили, и на том спасибо. А Юрка прибегает такой, мой друг пропал, где найти моего друга? А тут Анна Михайловна, иначе хрен бы мы что поняли…

            Кулаков, наверное, в сотый раз за утро рассказывает Стасу эту историю.

– А как он тебя нашел? – спрашивает Стас у Кулакова.

            Меня как бы нет. Если на меня не смотреть, меня как бы нет.

– Проявил детективные способности, – говорю я.

            Стас оборачивается ко мне. Теперь видно, что глаза у него красные, как от холодного ветра.

– Я хочу уйти, – говорит, ни к кому не обращаясь.

– Это правильно! – влезает Кулаков. – Дышишь сам, всего три ребра сломано, без осложнений! Болит, конечно, но можно и дома долечиваться. Я сейчас тебя на Героев труда и закину, мне не трудно.

– Куда? – спрашивает Стас.

– Ну домой. Я же адрес нашел, когда мы тебя разыскивали.

            Стас называет совсем другой адрес, в другом районе города.

– А, ну значит, по Героев другой Приходько живет! – ржет Кулаков.

– Мне кажется, что и я теперь другой Приходько, – говорит Стас.

– Юр, ты едешь? Поможешь ему? – спрашивает у меня Кулаков. – А то мне в офис надо, я долго сидеть не смогу. Или у тебя дела тоже?

– Нет, я помогу.

            Кулаков заворачивает Стаса в его грязное пальто, замечая при этом, что «рука не нога, ущерба меньше». А потом, когда он отвозит нас по адресу и оставляет одних в квартире, мне начинает не хватать его шума.

            Стас ложится в постель, я сажусь рядом на пол. В квартире не холодно, но она все равно кажется чужой, пустой и необжитой.

– Ты можешь идти, – отпускает меня Стас. – Я знаю, что ты тоже занят.

– Ага, – говорю я, но не спешу вставать.

– Спасибо за то, что… За все, короче. Я понял, что это ты все организовал. А Кулаков, ну, это Кулаков…

– С ним легче, – говорю я. – Он гудит, как шмель, но с ним легче. Я останусь, есть приготовлю.

– Как хочешь, – он закрывает глаза.

– Ты помнишь, как все случилось? – спрашиваю я все-таки.

– Помню. Обычный конфликт, – говорит он.

– И обычная больница, – добавляю я.

– Я деньги тебе потом отдам, – заверяет Стас. – У меня есть.

            Я молчу. Он с закрытыми глазами трогает рукой воспаленный шрам.

– Больше мне тебе предложить нечего…

– Да, нормально, – говорю я. – Все пройдет. Поржем потом. Как говорит Кулаков.

– Это вряд ли. Тут какой-то нерв задет. Не могу улыбаться.

– Ничего, не страшно. Ты и раньше не особо улыбался, – говорю я.

            Его лицо искажается. Наверное, это улыбка.

 

14. Варианты

            Когда что-то делаешь, легче. А когда просто забираешь ноутбук в чужую квартиру, готовишь еду и спишь на гостевом диване, все становится тягостно, неоднозначно, сложно. Фразы обрываются тишиной.

– Что ты пишешь? – спрашивает у меня Стас.

– Текст для сайта. Студия йоги.

– Ясно.

– С картинками, – говорю я.

– Ясно.

            Йога его не интересует. Он уже поднимается и ходит по квартире. Он нормально дышит, хотя боль в грудной клетке остается. Я могу возвращаться домой, забирать свой ноут, свой сайт йоги.

            Я не боюсь за него. Он сможет жить дальше. Это его не сломает. А может, в нем все давно уже сломано, и ему не нужно ни о чем волноваться, соглашаясь на такую работу и беря такие заказы.

– Действовать проще, чем обдумывать и описывать, – говорю я.

– То есть заниматься йогой проще, чем писать о йоге?

– Да, и вообще.

– Жить проще, чем анализировать жизнь? – спрашивает он. – Я сразу говорил, что ты погряз в анализе, тебе не хватает самой жизни…

– А тебе анализа.

            Я отворачиваюсь к экрану, пытаюсь писать.

– Ты уйдешь? – спрашивает он у моей спины.

            Я не знаю, что отвечать. Не знаю, что он хочет услышать.

– Когда мне станет лучше, – добавляет он.

– Да. Даже если тебе не станет лучше, или у тебя начнется депрессия... Я оставил дом, это опасно. Могут и разнести по кирпичу.

– Нет, я не об этом хотел спросить, – говорит Стас, и я бросаю текст. – Я понимаю, что для тебя все это непривычно, нехарактерно, проводить столько времени с кем-то…

– У тебя телефон работает? – перебиваю я. – Ты получал мои сообщения?

– Нет. Телефон потерялся тогда. Кулаков мне новый принес.

            Он хотел сказать мне что-то важное. Но что значит это «важное» без того, что я ему писал? Мне нужно повторить все, начать заново. Но я не могу. Мы молча смотрим друг на друга. В нем очень мало от того парня, который спрашивал меня об Ананьевском проезде, но это он. Просто сила скрыта переломами, а красота шрамами.

– Не хочешь больше? – спрашивает он, как-то иначе истолковав мой взгляд.

– Хочу, – говорю я.

– Тогда не спи на диване. Ложись со мной.

            Я ложусь рядом, но мы ничего не делаем. Я, правда, хочу его, несмотря на загипсованную руку, но не знаю, стоит ли начинать. Трогаю рукой его возбужденный член.

– Давай не будем, а то еще доломаем остальное…

            Он вздыхает. Я выбираю минет как наиболее щадящий вариант близости, просто чтобы не оставлять его неудовлетворенным.

– Я очень тебя люблю, – говорит вдруг он.

– За минет?

– Не хочешь быть серьезным, не будь. Но когда я думаю о том, что однажды проснусь утром и не увижу тебя, я снова готов пережить эту поездку, и больницу, и…

– О, нет, – выдыхаю я.

– Все это ничего не значит по сравнению с тем, что я чувствую. И, конечно, я хочу, чтобы у нас всё было.

– Что, например?

– Всё. Как у обычных людей. Чтобы мы выходили вместе, ездили отдыхать, трахались по-всякому…

– Да ты вылечись сначала. Я дотронуться до тебя боюсь. По-всякому ему.

– Дело не в этом. Дело в том, что тебе это не нужно.

– Нууу, можно попробовать, – тяну я.

            Он придвигается ко мне и затихает.

– Что с работой будешь делать? Не бросишь? – спрашиваю я.

– Из-за того, что побили? Меня и раньше били. Ну, может, не такими железками. Но зато я его вывез – матери вернул, для нее это много значит. Если бы я не вмешался, ему бы тяжелее пришлось.

– А он не рассказывал…

– Да не будет он такого рассказывать. Это же он уродов на блокпосту зацепил. Но я все думал, что вернусь, увижу тебя, помиримся, кино досмотрим. В какой-то черноте лежал и думал. Мне кажется, и до этого всю жизнь лежал в какой-то черноте, пока тебя не встретил.

            Я молчу.

– А как ты Кулакова нашел? – Стас меняет тему.

– Через «Авангард».

– А «Авангард»?

– Через того мужика, с прудом.

– Жив Джем?

– Жив. Но мужик тот мразь полнейшая.

– Ну я ж тебе говорил.

– Про Джема?

– Да про все.

            Я набираю побольше воздуха, чтобы сказать, что Стас был прав, а я ошибался. И в нем тоже ошибся. И очень хочу исправить свою ошибку, потому что люблю. Но в дверь звонят. Кого-то принесло в гости посреди ночи.

 

15.  Эти

            Пока я выбираюсь из постели, Стас впускает в квартиру Кулакова.

– Я с бутылкой, а тебе ж нельзя! Я и забыл, что ты у нас на таблетках! – привычно гудит Кулаков.

            Гул приближается ко мне, он входит в гостиную.

– О, Юра! Ухаживаешь? С ложки его тут кормишь? Горшки выносишь? А Юрка меня спрашивает: ты друг или нет? – рассказывает Кулаков Стасу.

            И по виду Стаса я понимаю, что не очень-то друг, ну просто были знакомы, работали вместе, но с бутылкой посреди ночи Кулаков никогда не заходил, он и адреса-то не знал.

– А чего ты так поздно? – спрашивает Стас не особо радушно.

– А вы спите уже? – ржет Кулаков. – Как пенсионеры? В домино сыграли и по кроватям? Да немного с Танькой поцапался, дай, думаю, скатаю в гости, проведаю!

            Стас проводит его на кухню, ищет закуску.

– Юр, а где хлеб у нас?

– О, бля, ты без Юры уже и не пожрешь! – комментирует Кулаков.

            Я иду следом. Достаю батон, режу ветчину.

– За двоих пить сможешь? – спрашивает у меня Кулаков.

– Вполне, – говорю я.

            Пьем за выздоровление Стаса. Тот жует хмуро.

– Тянет? – спрашивает Кулаков о шраме.

– Тянет, – соглашается Стас.

– Это ножом так?

– Наверное. Я не присматривался.

            Кулаков пьет, забывая закусывать.

– А работы много, – говорит Стасу. – Жалко, что ты не в деле, отлеживаешься. Попадаются неуправляемые капец…

– Мы за город переедем, – говорю я. – На время.

– За город?

– Да, там весной хорошо.

            Стас смотрит на меня удивленно.

– Ты один живешь? – спрашивает меня Кулаков.

– Один, – говорю я.

            Кулаков переводит взгляд на Стаса. Заметно, что тот съеживается. Вот такие мы обычные люди, которые собираются выходить вместе, ездить отдыхать, трахаться по-всякому. Даже взгляд Кулакова ставит все наши планы под сомнение.

– А еще родители, сестра и две собаки, – исправляюсь я. – Скучно не будет.

– Ферма у вас?

– Ферма: коровы, свиньи. И пасека: пчелы, осы.

– И поле: картошка, сельдерей, – добавляет Стас.

– Дохуя всего! – выдыхает Кулаков с уважением. – Вникнешь там в земледелие!

– И в скотоводство, – кивает Стас.

            Кулаков пьет за сельское хозяйство.

– Я домой не поеду, – говорит Стасу. – Тут останусь, ок?

            Стас кивает мне на дверь, выходим в прихожую.

– Ты его не отвезешь?

– Как? Я не вожу. И я тоже пил.

– Блин, как неприятно все это!

– Не анализируй, не превращайся в меня, – говорю я. – Все нормально, пусть спит в гостиной, я лягу на полу, а утром уеду.

– Вот этого я и не хочу, – говорит Стас и возвращается на кухню.

            Кулаков уже начал дремать за столом.

– Оставайся, не вопрос, – разрешает Стас. – Мы все равно с Юрой вместе спим.

– Че? – сразу приходит в себя Кулаков.

– В гостиной можешь ночевать, – говорит Стас.

            Мне вдруг становится смешно до слез, так же, как до этого было печально.

– А вы че? Это? А вы… эти? – спрашивает Кулаков.

– Да-да, эти, – говорит Стас.

– И ты всегда был… этим? – уточняет Кулаков.

– Да, только тебе не говорил.

– Ну ничего. Ты крутой чувак. Никто даже не знал, что ты этот. Я вам мешать не буду, – говорит Кулаков и идет спать.

– Я думал, он свалит, – объясняет Стас свой расчет, я смеюсь.

            Мы возвращаемся в спальню и лежим тихо.

– Теперь он заказов тебе не даст,– шепчу я. – Скажет, этому не дам.

– Не даст, и не надо. И без него дадут…

            Кулаков храпит так громко, что уснуть невозможно.

– Не очень-то он нас испугался, – говорю я.

– Наверно, бывших ментов таким не прошибить.

            Стас не дотрагивается до меня, мы вслушиваемся в храп и постепенно засыпаем.

---

            Утром я зову Кулакова завтракать.

– Тосты, кофе? – он с готовностью садится за стол. – Организовано у вас все! Я, конечно, вчера прихуел от вас конкретно.

– Да незаметно, – говорит Стас.

– Просто не ожидал, – тот не ловит иронии. – Эти ж вроде не такие.

– Так и мы не такие. Просто кажемся такими.

– А-а, да? – понимает что-то свое Кулаков. – Я к вам приеду, помогу с урожаем там, с медом. Только позовите!

– Конечно, – кивает Стас, – приезжай. И спасибо за то, что не оставил Юру в его поиске. Серьезно. Большое спасибо.

– Не вопрос, без проблем, – говорит Кулаков и жмет всем руки. – На созвоне!

            После его ухода становится как-то грустно. Но мне не хочется, чтобы мы держались вместе только перед чужими людьми как перед угрозой, мне хочется, чтобы мы были вместе всегда.

– Нам пора собираться, – говорю я Стасу.

– Я думал, ты пошутил.

– Пошутил?! У меня там дом грабят! Нужно ехать срочно!

 

16. Честность

            Приходится вызывать такси, Стас не может пока сесть за руль.

            Снег еще не тает, зима держится цепко, в машине играет шансон, я сижу впереди, рядом с шофером. Он ничего не рассказывает, слушает какого-то В. Королева с флешки. Я хочу сказать Стасу, что теперь интернет придет на помощь даже тем, кто захочет найти аккорды древних камланий с бубном для вызова камнепада, но воздерживаюсь, чтобы не показаться снобом.

            Дом еще не разнесли, даже не обокрали, и в нем тепло. Просто нужно стереть пыль, вымыть полы, обжиться заново.

– Я потом на работу пойду, – предупреждает Стас. – Не буду тебе надоедать.

– Не думай об этом, – я отмахиваюсь. – Я рад, что ты приехал.

– Правда?

            Мы распаковываем сумки, обедаем, но Стас продолжает смотреть на меня недоверчиво.

– Что? – спрашиваю я.

– Зачем ты все это делаешь?

– Что именно?

– Меняешь свою жизнь.

– А как ты думаешь?

– Ради секса?

            Мне приходится согласиться:

– Да, анальный секс – это большое счастье.

– Серьезно?

– Конечно. Когда ты получаешь эту штуку, невозможно представить, что будет момент счастливее. Это не сравнится ни с каким онанизмом, хоть занимайся им годами и стань хоть каким угодно виртуозом, – говорю я.

– И ты искал, спасал, лечил меня, кормил, ухаживал, чтобы я тебя трахнул? – не может понять Стас.

– Конечно.

– Где же логика? Это может сделать кто угодно. Зачем такой долгий и трудный путь, зачем этот переезд?

– Ну зато это будешь именно ты. Человек, которого я люблю.

            Он явно не ожидал такого финала, он теряется.

– Одно признание поразительнее другого. Все это звучит как реклама секса, ты знаешь?

– Ну если что-то в жизни и нужно рекламировать, то это секс. Просто не хочется заниматься им с кем попало. Хочется доверять, не притворяться, не обманывать самого себя и другого. Хочется, после того как кончишь, возвращаться к реальности без боли, без отвращения к тому, с кем переспал. Хочется видеть рядом любимого. Хочется видеть тебя.

            Стас невольно цепляет взглядом зеркало.

– Я шрам уберу, обещаю.

– Дело не в шраме.

            Мои слова кончаются. Я еще хочу сказать, что понял, какой он человек, понял, во что он верит. Сейчас уже никто не считает, что справедливость должна торжествовать, что зло должно быть наказано, что долги нужно отдавать, что хорошим людям нужно помогать, один Стас. Но я ничего не говорю, просто обнимаю его и кладу голову ему на плечо.

            Мне давно уже все равно, похожи мы или нет, враги или друзья. Все абстрактные рассуждения улетучились. Есть мы и наш теплый дом, затерянный в белой мгле. Но у Стаса звонит телефон, и он отстраняется от меня.

– Что сказали? Арестовали? В клубе? Деньги? А где дочь сейчас, вы знаете? Ясно. В полицию не звонили? А кто дал вам мой номер? Хорошо, – он смотрит на часы. – Через два час я буду у вас, и мы разберемся.

            Стас оборачивается ко мне.

– Нужно поехать.

– Но ты… еще болен. Это не может без тебя обойтись? Пусть просто не платят.

– Нет, тут что-то другое. Дочь сама позвонила и сказала, что ее арестовал какой-то хмырь в клубе. Предположительно, за хранение наркотиков.

– Это Кулаков дал твой номер?

– Нет, не Кулаков, из другой конторы.

– Я поеду с тобой.

– Нет, конечно. Юра, я к вечеру уже вернусь. И сразу займемся… всем.

– Но ты болен, – повторяю я. – Тебе нельзя ничем заниматься, нельзя никуда ехать.

– Этой женщине сейчас хуже, чем мне, – говорит он и уходит.

---

            Я убираю дом. Я готовлю ужин. Я просто жду. Не звоню, не пишу смс, не отвлекаю. Думаю, только бы с ним ничего не случилось, только бы увидеть его снова, тогда бы точно никакие дурные воспоминания и сомнения не помешали мне наслаждаться жизнью.

            Жду до ночи, потом до утра. Только утром получаю сообщение: «Не волнуйся, распугал всех одним своим видом. Еду назад, пришлось взять машину».

            «А рекламировать ты умеешь», – приходит продолжение. Я улыбаюсь. Да, иногда слова нужны и что-то значат, но я посылаю в ответ кривой смайл со стрелой в сердце. Жаль, что нет такого же с лужей вытекшей крови.

 

2018 г.