ДОМ. СИТКОМ

 

-1-

            Те дни помнятся мне как затянувшееся межсезонье, промежуточный этап, бесконечный тоннель подземного перехода. Каждый из них давался с трудом, а все вместе сливались в однообразную и унылую череду будней, состоящую из перепадов света и тьмы, поиска заработка и борьбы с собственной памятью. Я чувствовал, как все чаще меня сносит в невесомость – не космическую, возвышенную плавность, а обыденную, земную, пьяную неуправляемость, при которой теряется контроль над ощущениями, сбиваются все ритмы и шкалы идентификаций, и адекватные реакции становятся невозможными. Я не копался в себе раскаленными щипцами психоанализа, не перебирал внутренности на предмет их дальнейшей пригодности, не просеивал мысли на решете здравого смысла, а просто сказал себе, что нет ни одной причины для паники, нет и никогда не было. Я сказал это веско и почти убедил самого себя.

            Дни неслись хаотичной круговертью – без признаков спиральной осмысленности, без каких-либо намеков на логику развития событий. Я жил безо всякого сценария, на изломе, в темном тоннеле перехода и никуда не переходил. Без меня отправлялись в нужном направлении комфортные поезда и таяли в небе белые лайнеры, а я просто жил.

            Помню, как в один из дней ехал за город и занял очередь на маршрутный автобус. Подбежал к хвосту очереди и спросил что-то обычное вроде: «За кем на…?» и добавил зареальный номер машрутки.

            Меня это всегда интересовало: на самом ли деле в городе циркулирует девятьсот сорок пять маршруток, и на самом ли деле в здании более восьмисот офисов, если последний – восемьсот двадцатый на восьмом этаже.

            На меня покосился какой-то сухощавый мен и кивнул знаково. Я не почувствовал тогда ни малейшего сейсмического толчка, качнувшего меня к его спине. В то время я не почувствовал бы и землетрясения. Просто он сразу оказался очень близко.

            Оговорюсь в скобочках. Вообще-то такого не бывает. Вероятность того, что два индивидуума нетрадиционной сексуальной ориентации могут встретиться в очереди на пригородный автобус, практически ничтожна. Даже если они решат отправиться за город в одном направлении, у одного из них обязательно окажется автомобиль. Если  они вместе составят некую последовательную цепь, то вряд ли будут ее соседними звеньями. И даже если они друг за другом займут какую-то несуразную очередь, то вряд ли опознают друг друга по особым приметам. Оговорюсь снова: лично я не ношу ни фиолетовых пиджаков, ни блестящих побрякушек, и лицевые мышцы у меня расслаблены. Не сомневаюсь, что этот новомодный стереотип вам известен.  

            Я не обратил на него внимания. Наверное, он был выше, шире в плечах и старше. Только когда мен повернулся в профиль, я заметил, что он копается в своем телефоне с каким-то детским недоумением.

– У тебя не самсунг? – спросил, не глядя на меня.

– Нокия.

– И у меня была нокия, пока сестра не постирала ее вместе с брюками. Иногда приезжает ко мне наводить порядок. В результате – у меня самсунг, и я не знаю даже, как записать номер.

– У меня нокия, – сказал я.

            Он продолжал возиться с телефоном. Подошел автобус. Сидячих мест нам не хватило, стоячих тоже. Мы с трудом втиснулись на площадку перед дверью. Я попытался отодвинуться от его тела, но отодвигаться было некуда. Из-за тесноты и он вынужден был прервать изучение новейших сенсорных технологий и спрятать мобилу в карман.

– А старый я сдал в ремонт, – сказал мне. – Может, и починят.

– За час тут сдохнуть можно.

– Я к матери.

– Душно, как летом.

            Так мы немного поговорили, и он стал смотреть на меня очень пристально.

            Вообще я избегаю этого. Я тот человек, который здоровается с десяти метров, а говорит с трех – иначе дискомфортно, давит чужая аура, задевает чужая корона, путается под ногами чужая мантия. Я одинаково избегаю приближения к мужчинам и женщинам, к старикам и детям. Но в общественном транспорте этот принцип автоматически переходит в разряд невыполнимых, безапелляционно поруганный народным афоризмом «если тебе воняет наш трамвай, ездяй, блядь, на такси».

            Разумеется, когда я упомянул о близости его тела, вовсе не имел в виду возбуждение. Возбудиться в такой ситуации было бы для меня так же противоестественно, как на кладбище, целуя в лоб безвременно усопшего.

            На остановке водитель, вывернув мне локтевую кость, с трудом открыл дверь. Сзади пристроилась тетка с выпуклой сумкой, врезающейся мне точно под колено. Незнакомец взял меня за плечи и притянул к себе.

– Ты же на женщину падаешь…

– Да-да, у меня тут сумочка, – откликнулось кенгуру.

            Он не убирал рук. Потом вдруг провел ладонью по моей щеке. Показалось, что все взглянули заинтересованно. Наверно, я машинально дернул головой.

– Ты же опять на нее упадешь, – предупредил он, глядя мне в глаза.

– Это вряд ли.

– Вообще на женщин не падаешь?

– Вообще.

            Он успокоенно кивнул и убрал руки с моих плеч. Но навязчивая, жадная, засасывающая близость не исчезла. Как только я попробовал отодвинуться, почувствовал его еще сильнее – почувствовал все его нетерпеливое нутро, жаром плавящееся внизу.

– Встречаешься с кем-то? – спросил он.

            Я молчал.

– Меня Андрей зовут.

– Денис.

            Повторюсь, это было необычно – сначала. Но по мере удаления от города пассажиры стали рассасываться, мы сели, обменялись телефонами, он рассказал, что заболела его мать, которая уже два года живет одна после смерти отца. Сестра с семьей – в другом городе, и сидеть у постели больной матери, наверное, придется ему одному. Работал он инженером в конструкторском бюро на машиностроительном заводе и побаивался, что отпуск в начале зимы ему не дадут, потому что свои положенные двадцать четыре дня он уже отгулял в сентябре.

            Рассказывая все это, он держал меня за руку. Я сначала подергал кисть, а потом забил на его вкрадчивые повадки. Добавлю, что мен был достаточно красив, если вы цените красоту инженеров в ее обычном, классическом, советском понимании. У него было немного вытянутое лицо с четкими линиями скул, большие карие глаза, ровный нос, заметные, резкие морщинки в углах рта и забеленные сединой виски. На вид ему было не больше сорока, хотя я понял, что больше. И еще понял, что вообще-то такого не бывает, что случай знакомства в общественном транспорте для меня исключительный, но приятным мне это исключение уже не казалось.

– А еще я стихи пишу, – продолжал он бомбить меня информацией. – Для души, не для публики.

– Выкладываешь где-то?

– Нет, нет. Просто для себя пишу.

            Автобус прибыл на конечную, мы вышли. Поэт перехватил меня под локоть.

– Ты к кому сюда? К родственникам?

– К родственникам.

– Дальним?

– Дальним.

            Он сжал еще сильнее.

– Ну, иди, мать тебя ждет, – напомнил я.

– Да-да. Я позвоню.

– Позвони.

            Мы насилу распрощались.

            Я пошел пешком по не очень знакомой дороге, потом оглянулся, но не увидел вдали его фигуры. Темнело быстро, мороз царапал пальцы под короткими перчатками. Деревья по обеим сторонам улицы стояли черные, обледеневшие, с шапками омелы, которые я – как городской житель – раньше принимал за птичьи гнезда и радовался.

Приблизившись к крайнему дому, я увидел серебристую бэху и тлеющий мангал во дворе. Пацаны встретили меня бодрыми криками:

– Не жрем, тебя ждем, а ты, твою мать, где-то фестивалишь!

 

-2-

            Мы ничего не праздновали, кроме начала бесснежной, но злой зимы. Дом у Юрки был небольшой, бывал он в нем нечасто, но иногда приглашал к себе на шашлыки. Валерку и Вову я знал как его друзей, Ивана – несколько раз встречал в разных клубах, Олега мне представили сейчас, но его лысина тоже казалась смутно знакомой.

– Вы без девчонок? – спросил я, зная большинство этих кентов как бисексуалов.

– Мальчишник, – сказал Юрка.

            И мальчишнику я тоже не был рад. Девчонки – даже незнакомые – разряжают такие сейшены. Они быстро пьянеют, становятся забавными, и все происходящее приобретает легкий флер развлечения, клоунады и эквилибра, а не глухой попойки на выруб. Я умею пить. Я пью, не мрачнея и не веселея, не мертвея и не оживая, я это выдерживаю, но отношение к выпивке как к спору, как к дуэли в чисто мужской компании меня раздражает. Состояние спора не дает мне быть раскованным, и процесс получения удовольствие превращается в проверку на стойкость. Да я стойкий, е-мое, какой я стойкий. Я такой стойкий, что мне даже не интересно испытывать себя. Мальчишник – так мальчишник.

– А по поводу?

– А без повода. Ты че так долго?

– Работал.

            Юрка снова напомнил, что Олег мог забрать меня на машине. Вот та серебристая бмв у калитки – его.

            В доме все уже было приготовлено. Шашлыки нажарены, запотевшие бутылки выставлены на стол, маринованные огурцы уложены в небольшую миску.

            Я знал, что дом небольшой – всего на три комнаты, и, значит, продолжение этого банкета тоже было спланировано. Валера-Вова вроде как пара, по тому, как Юрка поглядывал на Ивана, тоже можно было догадаться о его нехитрых намерениях, а мне оставался Олег. То есть я – ему. Для этого меня и пригласили. Олег – чужой дядька в нашей компании. Он где-то меня видел, спросил обо мне Юрку, Юрка отрекомендовал, как он умеет – так все обычно и происходит. Олег – не первой свежести мен, но кто из нас швырнет в него кирпичом? Разве что растаман Вовчик, застрявший развитием на уровне обкуренного подростка.

            В подтверждение моей догадки Олег сел рядом и придвинулся вплотную.

– Что пьешь?

            Я давно не видел этих ребят. Наверное, уже и не нужно было. Прежний драйв давно схлынул.

Сквозь капли на бутылках проглядывали разные этикетки – виски, джин, водка.

– Это ты проспонсировал?

– Почему бы и нет?

– Я уже не занимаюсь тем, чем раньше.

            Пацаны враз заткнулись.

            Такая тишина бывает только за городом. Слышно, как скулит от мороза соседская собака, крепко пристегнутая цепью к своей конуре, а потом заходится злобным лаем на луну: «Гань-гань-гань». У сельских собак свой акцент.

– Я работаю. Просто на пикник приехал. И больше не хочу. Ничего другого не хочу больше. Я думал, это просто вечеринка. Начало зимы. День Благодарения.

– День чего бля?

            Его лысина тоже запотела.

– Ты че? – вскочил перепуганный Юрка. – Че кипишуешь? Сдурел? Олег – друг мой, из столицы, серьезным строительным бизнесом занимается, филиал под «Евро-двадцать-двенадцать» тут открывает. Не знает никого, по-хорошему знакомится. А ты волну гонишь.  

            Я поднялся.

– Гоню. Наверно. Но мне идти нужно.

– Да куда тебе идти нужно? Ночь на дворе!

– Мне идти нужно.

– Так иди! Кто тебя держит? Ходило!

            Позади хлопнула дверь, потом калитка, и я оказался на улице.

 

            На небо высыпали звезды и зависли совсем низко, угрожая отвалиться от красивого неба.

            Я шел, считая шаги и вытесняя из головы слабые попытки анализа. Потом зазвонил мобильный. Я стал искать его и понял, что забыл у Юрки, а потом вспомнил, что ищу, потому что он звонит. Телефон нашелся не в куртке, а в заднем кармане джинсов.

– Не спишь еще? – спросил Андрей.

– Нет, – я остановился, чтобы не слышно было гулких шагов.

– Знаешь, матери не так и плохо. Наверное, приврала со скуки. Я завтра уже буду в городе. У меня отдельная квартира. Могу позвонить тебе часиков в пять…

– Не нужно.

– Я подумал, что в пять я уже заканчиваю работу, и мы могли бы…

– Я тоже подумал – не нужно. Не звони мне больше.

– Вообще?

– Вообще. Никогда.

– А?..

            Я отключился.

 

            На трассе стал тормозить попутки – никто не останавливался. Холод уже грыз локти. Наконец, черный джип пожалел меня.

– До города, – осторожно сказал я. – За деньги.

            Мужик хмыкнул.

– Садись. Че так поздно?

– К бабушке приезжал. А жена позвонила – ее в роддом срочно увезли.

– Ух ты! Первый ваш?

– Второй. Пацан должен быть. И Маринке уже три года.

– Родители помогают?

– Да-да, все помогают, даже бабушка. Я на заводе работаю, зарплату задерживают.

– А депутаты миллионами воруют!

            Все пошло в нужное русло. Он рассказал, что тоже помогает дочери, потому что зять – раздолбай, укурок и тунеядец – сроду не работал, а у самого дядьки – два киоска на центральном рынке с обоями, фризами и клеями всех видов.

– Здорово! – отреагировал я быстро.

– И вообще думаю к лету расширяться, – добавил он для закрепления эффекта.

            Определенно, еще оставались на свете люди, не озабоченные одним трахом, не знавшие ничего обо мне и ничего от меня не ожидающие.

            Я расслабился, расстегнул куртку, размотал шарф и стащил перчатки.

– Я такие, без пальцев, только по телику видел! – заметил мужик.

– Удобно. Особенно деньги считать.

            Он засмеялся. В городе высадил меня у метро.

– Или до роддома? Я могу.

– Не, спасибо, я сам, – протянул ему пятидесятку.

            Он отмахнулся.

– Да, брось. Чтоб жена была здорова!

            Я не настаивал, юркнул к метро, но у вертушки он догнал меня. Шаги громыхали сзади.

– Эй, парень!

            Развернуло рывком.

– Отвали, пидор!

– Ты че? – дядька почти влетел в меня. – Ты перчатку… перчатку забыл…

– А… перчатку? Да. Спасибо.

            Мужик швырнул огрызок перчатки под ноги и пошел прочь. Я поднял, отряхнул. Постираю, ничего. Это стирается.

 

-3-

            В понедельник я уже бодро писал статью о новом ай-поде. Редактор «Мобильного мира» звонила два раза, и я дважды заверил, что успею к часу дня. Она еще задиктовала данные новой штуковины и сказала емкое «до связи».

            Люблю горящие задания, за которые платят по двойному тарифу, потому что я за удобную квартиру в центре тоже плачу по двойному. Квартира небольшая, но дизайнерская – с роскошной лоджией, выходящей на центральную площадь, теплым полом, натяжным потолком, удобными полками, шкафом-купе, тумбой для книг и дисков, 3D-плазмой и всякой электронной начинкой. Угловые светильники в форме уличных фонарей возбуждаются от движения и вспыхивают холодным мерцающим светом. Прикроватная тумбочка из натурального камня следит за мной фиолетовым глазом. В прихожей висит настоящий таксофон, оклеенный уличными афишами и объявлениями «сниму жилье срочно недорого» – финальная злая шутка дизайнера над квартирантом, арендующим чужую сбывшуюся мечту.

            Я давно снял эту квартиру – еще в тот период, когда оплачивать ее по двойному тарифу было намного легче. Правда, и гостей в ней бывало куда больше. Но гости ушли, как бегут ночью уличные тени по стенам комнат, а я остался – в привычных и милых сердцу декорациях арендованного комфорта.

            Ни разу в жизни я не привязывался к вещам, я и к людям-то достаточно равнодушен. Но вдруг произошло какое-то замыкание – я прикипел душой к каждому квадратному метру этой квартиры, к китчевому таксофону у входной двери, к высоким табуретам бара, к широкой жесткой кровати, к причудливо изогнутой ванне, больше подходящей для инопланетного уродца, чем для стандартного земного человека. Я сжился с мыслью, что это мой дом, что зеркала в нем отражают только меня, что это – сосуд моей души и вместилище моей тени. 

 

            Звонок мобильного отвлек от статьи. Высветился номер Андрея. Я не ответил. Прошло пятнадцать минут, он стал звонить непрерывно. Пришлось отключить мобильный.

            Редактор Ира прорвалась на таксофон:

– Ты зачем мобильный выключил? Статья готова?

– Пять сек, Ира, и высылаю.

– Давай быренько. Мы вечером уже пленки выводим.

            Дописывал лихорадочно, мысли шарахались из головы. В итоге – зажевал половину текста, запорол объем и стал уговаривать ее влепить картинку.

– Ты подводишь, блин, Денис! Ты так подводишь! Теперь нам нужно иллюстрации подбирать и обрабатывать!

            Замяли с трудом. Мобильный опять рвало звонками на части. Я попытался забить номер в игнор, но оказалось, что игнора в телефоне нет. От досады я швырнул его об пол. Чокнутая мобила, подпрыгнув на полу, включилась и заговорила голосом Андрея:

– Ну, чего ты? Ну, чего? Мы же отлично друг друга поняли… Мы же…

– Заткнись! – сказал я телефону. – Я ничего не хочу!

– А мне ничего и не надо. Давай просто… увидимся.

– Дружбу дружить?

– Ну… поговорим хотя бы.

– Да не о чем мне с тобой говорить!

– Тебя как подменили! – посетовал он.

– А ты меня знал вообще?

– Ну, ты скромный такой был, спокойный, вежливый…

– Ладно, приезжай.

– Что? Как «приезжай»? Может, где-то в кафе встретимся?

– Почему? Ты думаешь, я боюсь тебя?

            Он вздохнул – печально, недоуменно, обиженно, но не без надежды.

            Я завалился на кровать и стал ждать. Снова позвонила Ира.

– Все, все прошло, утвердили. Спасиб, Денис. Ты очень выручил. Извини, я такого наговорила…

– Это ты извини. Я козел. Как обычно.

– Нет-нет. Может, как-то чай-кофе?

            Я сел на кровати. Вот блин. Чай-кофе нарисовался. До каких пор можно будет оттягивать этот чай-кофе-каминг-аут? Успеть хотя бы получить зарплату за сегодняшнюю статью. То, что после нашего свидания больше не будет ни одного заказа из «Мобильного мира», было ясно и без квартального гороскопа.

– Денис, плохо слышно. Или ты… не отвечаешь?!

– Я так обрадовался! Давай! Конечно! Только времени сейчас ноль, а потом спишемся…

– Ага, спишемся.

– Ага, спишемся.

            Ага-ага. До конца месяца будем списываться, я успею получить деньги. А потом – прощай редактор Ира и весь «Мобильный мир».

            Дозвонился и «Эльдар-окна-двери» – так записано в моем телефоне, покруче, чем «руки-ножницы».

– Слышь, мы теперь с новым профилем работаем. Нужно про это статейку что ли… в газетку… А то с заказами зимой глухарь.

– А раскладки есть от производителей, технические каталоги, такое?

– Не, ниче нет. Просто товар завезли.

– Ладно, из Сети качну. Завтра приеду. Ты сам как?

– Путем. Пацанов гоняю.

            Эльдар – не особо разговорчивый парень. Это и к лучшему. Неожиданная боль напрочь отвлекла меня от разговорного жанра. Внутри кололо и обдавало жаром. Я зажал бок рукой. Как-то не вовремя случился этот приступ. Приложить бы что-то холодное… Я намочил под краном полотенце, сунул под свитер и лег.  

            Выпить бы таблетку… Или просто выпить. Конечно. Я снова поднялся, прижимая к себе холодную мокроту, протопал на кухню и налил стопку водки. Потом еще одну. Жар затопил все тело, выравнивая ощущения.

            Страшно, когда что-то болит внутри, правда? Хочется расковырять живот и посмотреть, что же там случилось. Разрезать вдоль кухонным ножом и убедиться, что съеденный утром бутерброд не завалился куда-то не туда. Но когда болит не в первый раз, уже не так страшно. Уже знаешь, что попустит, и совсем не тянет занимать очередь в дорогую частную клинику и петь хором с ожидающими в коридоре пациентами в караоке под настенную плазму. Я как-то заглядывал в такое элитное медицинское учреждение – картина оздоровила меня надолго.

            Я улегся на жесткий гипоаллергенный матрац и попытался уснуть. Во сне немного покачивало, я долго ехал в автобусе и, наконец, вышел перед огромной новостройкой элитного района. Задрал голову и закричал просто в небо:

– Кабан! Кабаааан! Кабаша!

            Кабан – бывший боксер и качок – высунулся из окна.

– Какого хера ты орешь?! – заорал он тоже. – Меня тут все знают! Я щас на кнопку нажму – дверь внизу откроется.

– А где у тебя кнопка?

– Заходи давай!

            Дом еще не был достроен, но уже заселялся. Лифт не работал. Я побежал вверх по заляпанной штукатуркой лестнице. Родители Кабана уехали к бабке, и он сразу же позвонил мне.

            Ждал в дверях квартиры.

– Сюда, э! Поздравляй с новосельем!

            Впустил меня и пошел на кухню.

– Я жрать готовлю. А ты раздевайся пока. Моих неделю не будет. Я на неделю твои трусы спрячу.

            Но как только я разделся, ключ во входной двери стал поворачиваться. Кабан едва успел втолкнуть меня в свою комнату.

– Скажи, что я просто друг.

– Заткнись! Знают они, какие у меня друзья, – прошипел он, запихивая меня в шкаф.

            В шкафу почему-то лежала обувь. Я сидел голой жопой на огромных кроссовках Кабана под его куртками и нюхал их рукава. Он просунул в щель мои шмотки.

– У родаков машина сломалась – вернулись на такси с полдороги. Одевайся быстро. Я их отвлеку, а ты незаметно выйдешь, – приказал конспиративным шепотом.

            Я спустился по той же заляпанной лестнице, вышел во двор, но уйти так просто не мог.

– Кабан! – заорал я во дворе. – Ты сука, Кабан! Ты гнойный уебонский пидор!

            В окнах показались перепуганные рожи новоселов.

            Все смешно помнилось. Со смешной болью. И эта боль взрывалась внутри приступами хохота. Кто-то звонил в дверь.

 

-4-

            Это пришел Андрей. Смотрел на меня понуро. Смотрел так, словно я обещал ему кредит, взял в залог его имущество, паспорт или даже его никчемную поэтическую душу, а потом ничего не выдал. Я же, глядя на него, чувствовал, что правая нога немеет от боли и вместе с тем как будто продлевается в пространстве до размеров модельной. Молча отступил, давая ему пройти.

– Очень и очень, – он осмотрелся. – Очень необычно. А у тебя свитер мокрый.

            На бежевом свитере расползлось темной пятно, на кровати валялось полотенце. Я взял его, вытер лицо и сел.  

– Обмочился.

– Смешно.

            Он все-таки взглянул на мои брюки.

– Что происходит, Денис?

– Ничего. Объяснил же. Я понял, что ты можешь мне предложить – секс. Но я не фанат секса. Мне не нужно.

– Не только секс.

            Андрей сел так близко, словно приклеился, и взял меня за руку.

– Я хочу быть с тобой… быть… делить с тобой все.

            Из-за проклятой боли я вообще не мог спорить. Вдруг пропал всякий азарт к доказыванию простых истин и сопротивлению его нудной настойчивости. Не хотелось ничего растолковывать, вспоминать, приводить примеры. Хотелось вычеркнуть это все. Даже Кабана – с его бойцовским захватом, и потом всех… всех… всех… с их захватами, заказами, зарплатами. И себя тоже.

– Ну, я тебе сказал, что трахаться с тобой не буду. Хочешь торчать тут – торчи. Но я не целка, которая вот-вот над собой контроль потеряет и всем знак подает.

– Я знаю, – сказал он, положил вторую руку мне на плечо и стал еще ближе.

            Я всей кожей чувствовал что-то липкое и запросто мог предсказать его следующий ход. Он, действительно, потрогал мокрый свитер на моем животе.

– Зачем ты намочил одежду?

– Жарко было.

– Ты пил?

– Пил. Немного.

            Андрей ничего не сказал, но руку оставил на том же месте. Я видел все это как-то странно – сверху и немного сбоку, наблюдая за всем совершенно спокойно и беззлобно. Так можно было бы наблюдать за человеком, который осматривает вашу комнату в ваше отсутствие, прикасается к вашим личным вещам, осматривает одежду и пожимает плечами.

– Вообще-то это приступ печени, – сказал я.

– Нет. Я читал, что печень болеть не может. В ней нет нервных окончаний! – просветил меня Андрей.

– Значит, не печень, а фуагра какое-нить. Завтра будет легче. Просто полежать нужно.

– Я тебе чайку заварю.

            Все это было странно. Язык во рту был вялым, словно обжаренным в сметане, и я никак не мог выставить заботливого гостя за дверь. 

– Не. Ты иди. Я сам тут, – произнес насилу и лег на кровать.

            В боку дергало.

Андрей ушел на кухню, стал там греметь турками и звенеть чашками. Потом принес мне зеленого чаю и снова пристроил руку на живот.

– Так и будешь меня лапать? – спросил я прямо.

– А что тут такого? Мне так жаль тебя. Ты сейчас совсем как ребенок.

– Когда я был ребенком, меня никто не лапал.

– А родители? А бабушка с дедушкой? – удивился он.

– Нет. У нас это было как-то не принято.

– Что за суровая семья? Не удивительно, что ты вырос таким букой. Как же нежность?

– Причем тут нежность? – промолчать я все-таки не мог. – Нежность не в том, чтобы тискаться по углам. Мой отец ни разу руки на мать не поднял, даже дурой ее не назвал. Семья для них была настолько свята, что ссор вообще не было.

– И что? В этом только закрытость друг от друга. Нет спора – не рождается истина. Иногда бурные сцены очень даже полезны, а уход от выяснения отношений – это гордыня, и глупость, и незрелость.

– Поэтому ты вечно на спор нарываешься? Слишком зрелый? Убери руки и не трогай меня. Мне выспаться надо.

            Он нехотя отодвинулся, но утащил мою руку и положил себе на колено. Такую жажду присоединения можно наблюдать только у стервятника, кружащего над бездыханным телом жертвы. Но обдумывать такое дискавери уже не было сил.

 

            Сейчас я понимаю, что если бы не тот приступ фуагра, наши отношения с Андреем закончились бы не начавшись, и знакомство в маршрутке быстро стерлось бы из моей памяти. Но тогда я не стал спорить, лег на бок и поджал ноги под подбородок. А Андрей лег с другой стороны кровати и затих. Ночью обнимал меня, и я в бредовом полусне даже не думал, встает у него или нет.

– Может, нужно выпить таблетку? – спросил вдруг он, заставляя меня опомниться.  

– От чего?

– От печени.

– Ты же говоришь, что это не печень.

– Тогда надо вызвать врача.

– Никого не надо.

– Ты боишься врачей? – спросил он тихо.

– Суеты от них много.

– Боишься, что маленького мальчика заберут у мамы и папы и положат в больничку?

– Заглохни.

– У меня сын на врача учится. Давай я ему позвоню.

– А на каком он курсе?

– На третьем.

– Нет, лучше потом сдашь мое тело на опыты.

– Да он хорошо учится! – заступился Андрей.

– Без разницы.

            Мы еще помолчали, и я снова стал проваливаться в сон. И снова оказался во дворе перед домом своего первого парня.

– Кабан, ты пидор! Пусть весь мир знает, что ты пидор! – кричал я.

            Жильцы наблюдали с интересом. Милицией мне никто не угрожал.

Кабан, наконец, замаячил в оконном проеме.

– Не ори, еб твою мать! Я же тебя люблю! Я люблю тебя! Возвращайся в общагу! Я вечером приеду.

            Из окон уже торчали головы его родителей.

– Сынок! Я запрещаю тебе! Даже и не вздумай! Петя, что ты молчишь?! Отец называется!

– Это ваша блядская порода! Еще и машину из-за твоей матери угробил!

            Я ехал в общагу счастливым. Ехал, ехал, ехал… и проснулся от своей молодости под звон будильника.

 

-5-

            Я проснулся от своей молодости совершенно больным. С трудом поплелся в ванную, встал под душ. Андрей еще спал. В боку уже не кололо, а просто жгло. То есть все развивалось по знакомому сценарию. Одевшись я толкнул Андрея.

– Подъем. Уходить нужно. Мне на работу…

            По нему было видно, что он тоже с трудом отходит ото сна и пытается сообразить, где засыпал и с кем проснулся.

– А ты… тебе получше? – сосредоточился на мне.

– Да, вполне.

– Ты мне снился. И я думал, что во сне к тебе пришел, что во сне люблю тебя…

– Андрей, ты не мог бы собираться быстрее?

 

            Зима стояла на подступах к городу и дышала на него из-за сосен. Холод ускорял движение прохожих и бодрил дворников. На улице мне стало чуть легче, и до офиса Эльдара я доскакал в общегородском ускоренном ритме. Ни кавказца, ни ребят на месте не было. Секретарша Света, которую я помнил смутно, пила чай.

– А ты желтый какой-то.

– Это крем от мороза.

– У. Помогает?

            Эльдар явился злой.

– Зимой всегда заказов меньше. Давай уже, пиши скорее статью, как мы хорошо все делаем, качественно и аккуратно. А то, знаешь, другие придут, старые окна вывалят вместе со стенами, влепят косо-криво, а хозяева потом сами штукатурят. Пойдем на склад – посмотришь уже готовые окна.

– Да ты мне список фирм дай…

– Пойдем посмотришь. Тебе что, совсем не интересно? Как же ты писать будешь?

            Склад находился с другой стороны здания. Снова мороз хватал за локти. Эльдар снял огромный навесной замок. Включил тусклую лампочку где-то под потолком. Внутри было еще холоднее, чем снаружи.

– Вот здесь то, что на неделе уже поставим. Других заказов пока нет. Двери посмотри, какие.

– Темно тут.

            Наконец, мы вышли. Я прислонился к стене. Он так лязгал замком, словно издевался над четвероногим. Тошнота накатывала волнами.

            Отвратительная реальность. Хуже любого кошмарного сна. Наконец, Эльдар заметил, что я не в норме.

– Ты простудился что ли?

– Наверно, залетел. Тошнит.

            Эльдар – не из круга моих знакомых, он таких шуток не ловит.

– В смысле?

– Перепил вчера.

– А, так бы сразу и сказал.

            Он протянул руку, чтобы оторвать меня от стены, но показалось, что хочет взять меня за шкирку и окончательно обо что-то расплющить. В офисе я попросил у секретарши список фирм-производителей и поспешил унести ноги.

 

            Статейку скомпилировал быстро, нашел картинки хорошего разрешения, стер в фотошопе маркировку платного фотосайта и сверстал незамысловатый рекламный материал. Покатит, все так делают.

            Бок стал затихать, тошнота отступала. Но не успел я порадоваться просветлению сознания, как уже звонили в дверь.

– А я пораньше с работы отпросился. Ты же болен! Вот обезжиренный кефир!

– Здорово.

            Я не поэтому не хотел никаких отношений, не из-за кефира. Но и поэтому тоже. И потому, что он снова прижал меня к себе и со мной под мышкой пошел на кухню. И снова его было много, он был близко, смотрел на меня своими красивыми черными глазами, и взгляд прилипал к коже.

– Андрей, мне статью писать...

– Да-да. Пиши. Не отвлекайся. Я буду ужин готовить.

            Легко сказать «не отвлекайся». Мне все время казалось, что на кухне звенит что-то не то, сыплется не туда и вытекает не оттуда. Вдруг в голову пришла совершенно четкая мысль, что я не просто социопат, а именно гомофоб.

– Я понял, почему ты такой! – прокричал Андрей из кухни. – Целый день о тебе думал и понял, что у тебя были какие-то очень плохие отношения, очень тяжелые, и после них ты не хочешь новых и не веришь в будущее. Вот ты рассказывал, что у тебя была нормальная семья, что ты получил хорошее образование, и одни неудачные отношения не должны перечеркнуть все будущее.

– Андрей, мне, правда, статью надо писать, а блядская философия вкупе с психологией – это не ко мне. Я тебе сказал, что секса не хочу. Если, по-твоему, это перечеркивает все мое будущее, значит, я обойдусь и без будущего, поживу немного без будущего да так без будущего и сдохну.

– Все-все, я молчу, – перепугался гость.

            Конечно, он хотел спорить. В нем прочно сидел этот оксюморон – липнуть и спорить, но по моему решительному виду он понял, что, если не прекратит свои лекции, я сдохну немедленно.

            Еще некоторое время я имитировал трудовую деятельность, а он шкворчал чем-то на кухне. И снова я мучительно размышлял: «Зачем мне это? Просто, чтобы не быть одному? Не разговаривать по вечерам с самим собой? Может, втянусь?»

            Потом я съел кусок жареного мяса и вспомнил о печени, которая болеть не может.

– И что? Телик будем смотреть? Прогноз погоды?

            Он пожал плечами. Похоже, ему действительно было безразлично, чем именно заниматься. Он лег на кровать и стал смотреть на меня, а не в телевизор. Потом ему показалось, что нужно передвинуться ближе, пристроить голову мне на колени, а рукой обнять за спину.

– Значит, у вас дома все так обнимаются? – уточнил я на всякий случай.

– Да-да, это нормально.

– И ты жену так обнимал, сына, тещу?

– Конечно.

– И тестя?

– И тестя, Сергея Ивановича.

– Вставал на него?

– Что ты?! Нет, конечно.

– Ну ладно.

            Инженер пытался убедить меня в своей абсолютной нормальности. Новости закончились. Местная футбольная команда проиграла столичной со счетом: 9:0. Я думал, такое только в анекдотах бывает.

– А я не болельщик! – радостно сообщил Андрей.

– Ты вообще оптимист.

– Да. И природу люблю.

            После новостей я открыл ему дверь наружу. Он отнесся с оптимистическим пониманием.

 

-6-

            Так все и продолжалось. Иногда он приходил, но не каждый день. Обнимал меня, тискал, держал за руку, целовал в небритые щеки. И я тогда понимал, что ему скучно, что пойти совсем некуда, что никакой тусовки у него нет, что друзей по интересам он так и не нашел, и это – так или иначе – роднит нас. Иногда он готовил ужин. По выходным и обед. Но никогда не валил меня на кровать и не прижимал к стенам. Мы даже ни разу не поцеловались. Я постепенно успокоился и стал воспринимать его присутствие рядом иронично. Вспомнил, что в рассказах Чехова, страстно любимых моей покойной матушкой, помещицы мирно сосуществовали с приживалками, девушки с гувернантками, а дамы с собачками. А в нашем ситкоме все роли приживалок, гувернанток и собачек покорно исполнял Андрей. Было даже прикольно. Ощущение независимости сохранялось: он приходил по первому звонку, а уходил по первому намеку.

            Его липкость, загнанная в тюбик жестких ограничений, теперь проливалась на меня очень дозировано. Слащавая нежность уже не выбивала из колеи, но ночевать в своей квартире я ему больше не позволял. Он покорно соглашался и плелся домой. И мне уже становилось жаль его, и его ссутулившаяся спина уже не казалась мне широкой.

 

            И вот однажды, когда я выпроводил его и стал разбирать постель, чтобы улечься, снова раздался звонок в дверь. И я подумал: «Ну и ладно. Пусть так. Вышел и не смог уйти. И не отказывать же вечно. И я все-таки не девственница. И мне не замуж. И не такое бывало».

            Я подумал все это сразу и сел на постель. Мысли пошли прибавочными порциями: «И он хороший человек. И он возился со мной, когда я болел. И обезжиренный кефир. И старые анекдоты. И истории про коллег по конструкторскому бюро».

            Быстро осознав всю глубину своей вины перед ним и всю мерзость своей натуры, я бросился к двери чуть ли не бегом.

            Но на площадке перед дверью стоял незнакомый парень.

– И че? – спросил я разочарованно. – Христианская литература?

– Отец где? – спросил он так же резко.

– Андрей? – я, наконец, сориентировался. – Ушел уже.

            Парень и не думал догонять папашу. Стоял и пялился на меня.

– Ты Денис. Он говорил.

– А ты будущий врач. Войдешь?

            Врач вошел. Остановился в прихожей, огляделся подозрительно.

– Удобно тут отцу?

– Нет у меня ничего с твоим отцом.

            Глаза вспыхнули. Черные, как у Андрея, только ярче. Такие же плотно сжатые полные губы. Упрямая складка на лбу – хмурится. Каштановые волосы торчат в разные стороны. А где же сахарная липкость, обычная для их семьи? Или весь запас глюкозы хранится в одном Андрее?

– Он только о тебе и говорит!

– И ты пришел посмотреть? Давай живее. Наш зоопарк уже закрывается.

            Гость прислонился спиной к таксофону в прихожей.

– И как вы? Ты его? Или он тебя?

            Я хмыкнул.

– Давай чаю тебе налью. И расскажу все. Кто, кого, куда, как.

– Сволочь! – он стукнул кулаком в стену. – Еще и издеваешься!

            Не по мне стукнул, а в стену. Воспитанный мальчик, однозначно.

– Э, доктор, руки не повреди. Говорю же тебе – не трахаюсь я с твоим папашей. Но это ничего не меняет. Все равно он гей.

– Я знаю.

            Он вдруг присел на корточки у стены.

– Тебя как зовут, доктор? – спросил я.

– Слава.

– Ну, чего ты киснешь, Слава? Большой уже мальчик. Своя семья скоро будет, а ты отца выслеживаешь. Нехорошо.

            Он поднялся, прошел в ботинках на кухню и сел на табурет в углу.

– Ладно, давай чаю. А почему с отцом не трахаешься?

            Я засмеялся.

– Опять не так?

– Просто интересно.

– Не хочу его.

– Ааа, – сказал он, будто понял. – Значит, ты асексуал. Не гомо и не гетеро.

– Так сейчас это называется? Ну, тебе виднее. Трансплантологом будешь?

– А что? Сиськи хочешь?

– Нет, сисек не хочу.

– Член увеличить?

– А ты не зациклен на трахе, док?

            Он, наконец, тоже улыбнулся.

– Это я тебя тестирую. А вообще терапевтом буду.

– О, бабулек лапать. Это дело.

– А ты вообще «непонятно чем» занимаешься.

– Отец сказал? Так он понимает тяжкий труд фрилансера.  

            Мы еще поржали. Я закурил, и Славка незамедлительно заметил, что это вредно для здоровья. Вот, хоть что-то нашлось в нем от отца – желание наставлять на путь истинный.

            Поглядывал он на меня с любопытством, но и с робостью. Оценивал, оценивал, оценивал.

– Это твоя квартира?

– Почти. Скоро куплю ее, пока привыкаю.

– Шикарно тут все.

            По тому, что я начал привирать, я понял, что состояние «не стремлюсь произвести впечатление» к этой ситуации не относится. Организм перенастроился в считанные секунды, перепрограммировался, и внутренний компьютер уже выдавал отредактированные ответы.

– А сколько тебе лет? – спросил он.

– Тридцать, – ответил за меня компьютер, произведя нехитрое математическое действие по вычитанию.

– И много у тебя мужиков было до тридцати? – продолжал экзаменовать меня Славка.

– Было несколько.

            Тут уже мозг оперировал более крупными числами.

– А у тебя?

– Я же нормальный.

– Да, я это и имел в виду – много девушек было?

– Нет. Немного. Как-то быстро не получается – с каждой тянется подолгу. Жутко, не отвяжешься. Да и некогда мне. Я на танцы хожу.

– На гопак?

            Явственно представился Славка в широких красных шароварах.

–  Нет. Скорее, балет. Но необычный. То есть, хочется надеяться, что это все-таки балет. У нас премьера спектакля скоро. Можно гостей приглашать. Придешь?

– Конечно!

            Перед глазами уже носился Славка в белой пачке.

            Он записал мой телефон и обещал позвонить перед премьерой. Я был заинтригован, словно это приглашение упало на меня прямо с неба.

– Андрей тоже будет? – уточнил на всякий случай.

– Ну, я бы не хотел его приглашать.

– Так даже лучше, – согласился я. – А то будет за руку держать.

– Да, – Славка кивнул. – Он говорил, что ты этого не любишь.

– Понимаешь, я когда-то с матерью дорогу переходил, она взяла меня за руку, я вырвал ладонь, и она сказала: «Это я боюсь, сынок, я. Это мне нужна твоя рука, а не тебе моя. Я знаю, что ты уже ничего не боишься». С тех пор, когда меня берут за руку, я всегда думаю: значит, человек боится, а дорогу перейти или одиночества – не важно.

– А ты не боишься?

– А я знаю, что мне в ответ руки не протянут. Многое уже было. После этого – не страшно.

            Тут компьютер дал сбой и выдал истину. Хорошо, хоть без перечня всех, с кем «было» за деньги и с кем «было» за горячую воду и переночевать. Славка немедленно поднялся.

– Пойду, не буду тебе мешать.

– А вообще зачем приходил? Морду мне набить?

            Он вдруг покраснел, как школьница, и отвернулся к окну.

– Наверно. Следил за ним, узнал адрес, увидел, что он ушел от тебя… А ты какой-то не такой. Не такой, как я думал. Отец любит тебя.

– Да он от тоски меня любит, Славка. От того, что семьи нет, что ты вырос, что работа унылая, что друзей не нашлось. Потом встретит кого-то и успокоится.

– Да кого он встретит, если он нигде не бывает?

            Нет, ну знаете, проблемы социальных коммуникаций – это вообще не ко мне. В прошлом веке Интернет придумали, мне кто-то рассказывал.

            Но Славка уже смотрел на меня как злой серый волк из чужой стаи. Ничего не оставалось, как выпустить его из квартиры.

 

-7-

            На следующий день я уже не думал ни об Андрее, ни о его сыне. Я встречался с редакторшей Ирой. Ира ждала меня у метро в огромной дубленке с капюшоном и напоминала бурого медведя, не уснувшего на зиму и недовольно выглядывающего из берлоги.

– Привет! – я зачем-то хлопнул медведя по плечу.

– А тебе не холодно в короткой курточке? – спросила Ира.

            Хотел было пошутить про иней на яйцах, но решил обойтись без интимных подробностей.

            Пошли в кафе напротив «Дворца труда». Во «Дворце» работал один мой бывший френд, и я вспомнил, как когда-то тащил его, больного гриппом, в это кафе, где так красиво все обустроено и так плохо готовят…

            Обычно все прикольно начинается – кажется, что узнаешь в другом себя, выискиваешь, как блох, похожие мысли, радуешься, как тайным знакам, одинаковым фразам, а потом оказывается, что разного между вами – пропасть, и это разное не дополняется до идеального целого, а расталкивает вас в разные стороны. И между вами остается только грязь, только гниль, только одна поза в потребительском акте, при которой не видно лица.

– О чем ты думаешь?

– Красиво здесь… Только очень невкусно готовят.

– Так что, пиццу не заказывать? – Ира снова высунулась из-за меню.

– Она сырая. И колбаса в ней несвежая.

– А с кем ты тут был?

– С другом.

– А.

            «А» – и спокойствие.

– Нам рекламы много заказали. Я сказала Алине Ивановне, что тебя можно на все платные статьи поставить. Только тогда в офисе сидеть придется.

– Там же и без меня есть, кому сидеть.

– Алина Ивановна поняла, что ты пишешь лучше и быстрее.

– Твоими стараниями?

            Опять я проваливаюсь. Лезу в гору, сам, сбивая ноги, срывая ногти, а проваливаюсь в чью-то мягкую, липкую заботу с дальним, но точным прицелом.

– Жениться на тебе?

– Что?!

            Вслух сказал. Хотел подумать, а получилось вслух.

– Иначе зачем ты все это делаешь?

            Ей больно. Конечно, больно. Но это боль с надеждой: вот такой я резкий, зато прямой – попсихую немного, да и женюсь.

– Я вообще не об этом!

            А где лесбиянки? Вот пишут, что они уже чуть ли не повсюду, а я ни одной не встречал. Я бы их любил. Я их и сейчас люблю.

            Но не обвинять же ее в том, что она нормальная, милая, хорошая девушка? Лучше встать и выйти.

 

            Уже снаружи я понял, что забыл шарф. И пока думал, где я его оставил – в кафе или дома, наткнулся на того самого знакомого.

– О!

– О!

– А че ты раздетый?

            Не время для свидания с призраками – я раздет, стою на ветру, без шарфа, без шапки, в короткой куртке – жду десятого декабря первого снега, а его все нет.

– С другом тут ужинал, – я мотнул головой в сторону «нашего» кафе. – И ушел резко.

– Чтобы не платить?

            Когда-то нас что-то сближало. Но когда и что?

– Подкинуть тебя? – спросил он.

            Вопрос остался позади. Впереди – внизу и по бокам – уже гудели поезда метро. Адские машины всегда спасали меня от лишних мыслей.

            В метро хорошо заниматься аутотренингом. Садиться не имеет смысла: все равно придется уступать место пенсионерам, беременным, инвалидам на костылях, девицам на каблуках, теткам с сумками, школьникам с ранцами, пьяным, которые «не дай Бог упадут». Обычно я просто прислоняюсь спиной к надписи «не прислоняться» и закрываю глаза. Закрыв глаза, я представляю качели. Фиг знает, почему. Что-то осталось из детства. Два очень ярких куска – синий и зеленый. Синий – небо надо мной, и зеленый – трава внизу. Я лечу в небо – прямо в облака, к солнцу, а подо мной простирается чистый и сияющий мир. Никогда с тех пор я не видел таких сочных цветов и не испытывал такой однозначной радости. В серо-желтом метро я обычно ныряю в свои цветные воспоминания, но в тот раз мне пришла на ум совсем другая история.

            Когда-то я ехал в этом же направлении, а передо мной стояла полная девушка, держась за боковой поручень и неловко переминаясь с ноги на ногу. Я несколько раз скользнул взглядом по ее напряженному лицу, и только потом заметил, что по ее ногам течет моча, туфли уже тонут в луже, а люди брезгливо отступают.

            Не в истории суть, конечно, а в том, что я не мог вспомнить, видел это сам или слышал историю от кого-то. С одной стороны, кто и зачем рассказывал бы мне такую чушь? На анекдот стори явно не тянула. А с другой стороны, почему тогда я сомневался, что был свидетелем этой неприятной ситуации?

            Наверное, из-за Иры снова вспомнилась та упитанная девчонка. И неловко, и ехать нужно, и туалета нет поблизости, и все равно поздно уже, может, пиво пила, может, на свидании с парнем. А потом обоссалась в метро. Хорошо, хоть парень не поехал ее провожать.

            Я отлип от двери и сел на освободившееся место. Рядом зашипела взметнувшаяся бабулька.

– Я замерз, – сказал я ей.

– Наркоманы проклятые!

            Да каждый из нас обссыкался – и не один раз. И люди, которые нравились, кривились презрительно: «Кто? Этот пидор?» И люди, которые не нравились, приказывали строго: «Глубже заглатывай, не удавишься». И когда первая крутая вечеринка – обязательно блюешь в туалете. И когда последний в году пикник – обязательно болит горло. И когда перспективы в карьере – обязательно нужно расплачиваться под служебной лестницей.

            Но уже не нужно. Уже давно ничего не нужно. Кольцо разомкнулось. Не для кого быть добрым, красивым и умным. Можно оставаться самим собой.

            Когда я вышел из метро, повалил снег. Таял на голове, забивался за ворот куртки, тек по шее струйками – согревал и укутывал, как умел.

 

-8-

            Мобила затрещала уже дома.

– Ало, слушай, я сейчас в центре. Можем пересечься.

– А ты кто?

            Номер не высветился. Голос доносился сквозь помехи.

– Давай увидимся, деньги тебе отдам.

– А ты кто?

– Че, не выздоровел до сих пор?

            Только теперь угадался акцент.

– Эльдар?

            Эльдар. У него в кармане мой гонорар – за копирайт, верстку, дизайн, публикацию в двух газетах и промышленном журнале. А у меня совсем мокрая куртка и совсем мокрая от снега голова.

– Эльдар, можешь заехать? Я, правда, еще не выздоровел, а деньги очень нужны…

– Лады.

            Он записал адрес. Я успел вытереться и посмотреть в зеркало – чисто машинально. «Среднего роста, спортивного телосложения, небрежно стриженый» – раньше я так описывал себя на сайтах знакомств. А на самом деле – невысокий, худой, растрепанный. Если не бреюсь – вообще как бомж. Кое-как пригладил мокрые волосы – а-ля «парень из душа». Убить что ли это зеркало?

            Эльдар ввалился весь в снегу. Я даже покосился за его спину – нет ли мешка с подарками?

– Ну и район у тя! Машину приткнуть негде! Квартал пешком топал. Крутые перцы живут.

            Он огляделся и замолчал.

– Ого. А… че так все?

– Как?

– Ну, как-то непонятно.

– Дизайн?

            Эльдар отдал деньги в замешательстве.

– Заходи, – предложил я. – Посмотри, если хочешь.

            Он прошел в гостиную и остановился посреди комнаты.

– Не пойму ниче. Как на улице.

– Да, как на улице. Таксофон, фонари, дорога. Часть большого города, но только для тебя. Кусок дороги, но только твой и только в правильном направлении. Не враждебная окружающая среда. Обжитый город. Личный комфорт в глобальном мире. Собственный эдем в мегаполисе.

            Эльдар слушал внимательно.

– А окна че не пластиковые? – удивился немного, глядя на деревянные рамы «под старину». – С лоджии, наверно, весь центр видно? Демонстрацию?

– Какую демонстрацию?

– Ну, на Первое Мая?

– А, да. И парад ветеранов на Девятое.

– Ты говорил, что снимаешь эту хату. А она не продается? – спросил он вдруг.

            Я молчал.

– Не знаешь? Может, продается?

– Нет, точно не продается.

            В дверь позвонили. Пришел Славка. По привычке затормозил в прихожей.

– Это Эльдар, мой работодатель, – кивнул я на кавказца.

– С какой работы? – процедил Славка сквозь зубы.

– Так не продается? Ты узнай. Мне тут очень понравилось, – резюмировал Эльдар и вышел, даже не взглянув на студента.

 

            Славка молчал, и так холодно было от его молчания, будто кто-то снова сунул снежок за шиворот. Наконец, протопал в комнату.

– Стульев у тебя нет. Вот странно. Только компьютерное кресло. Как трон. Трон и ложе. И тумбочка с фиолетовым глазом. И я понимаю, что это все натуральные камни, и должны действовать благотворно, но этот глаз совсем как живой. На твоем месте я бы его боялся. А пацан этот симпатичный… Тоже ничего нет, конечно. Я знаю. Да мне и без разницы. Я пришел сказать, что завтра премьера, напомнить о приглашении.

– Хорошо.

– Ты расстроен?

            Почему-то хотелось все рассказать, пожаловаться на Эльдара, мечтающего заграбастать чужое, но внутренний компьютер уже включился и блокировал все жалобы.

            Я стоял в растерянности. Думал, почему вдруг, с чего началось такое раздвоение? Почему перед Андреем или Эльдаром я могу оставаться самим собой, а в глазах Славки мне хочется быть несусветным мачо? Потому что я никогда не встречался с парнями моложе себя? Потому что Славка безнадежно юн, а я на его фоне безнадежно стар и патологически неудачлив? Потому что я пережил его на полжизни, за которые ничего не достиг? Потому что я уже соврал ему несколько раз и после этого никак нельзя сказать правду?

            Деньги – дрянь, но и ты дрянь, если никогда не сможешь заработать на квартиру. Прошло время бесплатной раздачи жилплощади заводским алкоголикам. Теперь все засунуты под колпак американской мечты.

            Вот Славка идет правильным путем. Выучится, станет терапевтом, женится на заведующей отделением, пристроится, нарожает детей, даже успеет порадовать отца.

            Мы стояли неподвижно, и боковые светильники стали гаснуть, а на потолке проступили чуть заметные звезды.

            Говорить я не мог, а Славка ждал.

– Почему ты не позвонил? – я вдруг нашел запасной выход – Зачем было приходить? Снова следил за мной? Думал, я обманываю твоего отца? Дождался, пока Эльдар войдет, и поспешил застукать?

            Славка попятился.

– Нет! Причем тут отец? Я просто сидел на лестнице, ждал тебя…

– Выметайся!

            Фонари оживились.

– Ты все перекручиваешь! Тебе, наверно, тяжело с людьми общаться.

– Я ложь за километр чую – натренирован.

– Но я не вру! Я сидел, тебя ждал…

– Все. Иди. Я понял.

            Славка поплелся к двери, стал возиться с ботинками, все неловко тянулось. Я смотрел на его худую задницу, на стройные ноги. И мне уже самому не нравилось, как я на него смотрю. Ну разумеется. Вот и причина глухого раздражения, раздвоения на мачо и чмо и активизации внутреннего компьютера, дотягивающего меня до совершенства, каким я никогда не был. И если бы Славка оглянулся, увидел бы на моем лице и сожаление, и смятение, и злость на самого себя. Но он не оглянулся.

            Я читал где-то, что человек боится реальности, потому что боится собственных эмоций – того, что почувствует себя обиженным, осмеянным, глупым. Не социума, а самого себя – своей реакции на социум. Бережет себя, охраняет, сдувает с себя пылинки, пытается удержать шаткое равновесие. А бояться себя – самое большое малодушие на свете, самое постыдное.

 

-9-

            На следующий день я обедал с Андреем в кафе. Он – как японский клерк в свой законный обеденный перерыв, а я – как свободный американский фрилансер, не зависящий ни от работы, ни от денег, ни от американской мечты.

– Вечером заеду, да? – спросил он осторожно.

            И я ответил, что вечером занят, а сам подумал, долго ли он выдержит «не приближение» и не пора ли самому поставить на этом крест.

– И Славка занят, – пожаловался Андрей. – Вообще пропал из виду. Знаю, что он тихий мальчик и не свяжется с плохой компанией, но все-таки студенчество… Сердце не на месте.

– «Плохая компания» – это кто? – уточнил я на всякий случай.

– Наркоманы.

– Ааа.

            Вдруг позвонила Таня – хозяйка моей квартиры, и было это совсем некстати – не к концу месяца, не к началу следующего.

– Денис, со мной связался твой приятель, Эльдар…

            Ох, йо!

– Спрашивал, не продается ли квартира. Это ты сказал, что мы продаем?

– Нет. Конечно, нет! Он просто ищет подходящий вариант в центре…

– Не давай больше никому мой номер.

– Я и не…

– Денис! Не давай больше никому мой номер! Тем более что у твоих друзей нет таких денег.

– Так вы продаете?

– За сто тысяч евро.

            Пусть даже в центре, пусть даже с ремонтом, но однокомнатную, небольшую... Это возможно? Продать однушку в областном центре за сто тысяч евро? На сколько же пунктов упал евро за ночь?

            А если, действительно, возможно? Если продаст?

Тогда я разобью все в этой квартире, обдеру стены, разломаю кровать, сорву таксофон с объявлениями и афишами. Слишком это все мое – мой обжитый город. Слишком много знают обо мне эти вещи. Слишком много видел фиолетовый глаз из тумбочки.

– У тебя злое лицо сейчас, – Андрей взял меня за руку.

            Бессмысленны для меня эти жесты, невесомы. Весомо только чувство утраты. Казалось бы, плохие воспоминания должны отталкивать меня от этих стен и гнать в другое место, но почему-то привязывали – болезненной, кровавой связью, и я был уверен, что только на том же месте смогу все исправить, выровнять, заместить одно другим, заслонить…

            Где взялся этот Эльдар со своей жаждой обладания красивыми и непонятными вещами? Еще и соберет нужную сумму, чем черт не шутит. «Окна-двери» – вполне успешный бизнес, и моими усилиями – в том числе.

– Денис, что-то важное, да? – Андрей еще пытался достучаться.

– Деньги нужны. Много.

– Кредит возьмешь?

            Какой к черту кредит, если я отдаю последнее, чтобы ежемесячно оплачивать эту же квартиру?

            Я попытался вернуться мыслями к Андрею. Он глядел смущенно, как-то вскользь, будто мимо меня, понимая свою ненужность, и это вдруг напомнило мне Славку. Из-за Славки все и стало таким болезненным. Из-за Славки обострились все комплексы! Из-за Славки на каком-то повороте бесконечного крысиного лабиринта меня и догнала американская мечта!

            Я застонал. Вспомнилась вчерашняя размолвка, и сделалось совсем муторно.

– Твой сын гей? – спросил я Андрея.

– Ты что?! – он поперхнулся. – Нет, конечно!

– Почему «конечно»?

– Ну. Я бы ему не пожелал такого. Ему жениться надо, семью, деток. И это же не генетическое… не болезнь.

– А вы говорили об этом? Хоть раз?

– Он спросил, как я понял о себе, когда. И я сказал, что еще в детстве.

– А он что?

– Спросил, зачем я тогда женился и обманывал его мать? Как я мог десять лет врать, унижать ее изменами и ждать, пока он подрастет хоть немного, чтобы бросить их с чистой совестью…

– Хм…

– И у меня не было ответа. Я думал, что все получится с Людой. Учились на одном курсе, поженились. Раньше сложнее было познакомиться, а мне потом повезло, встретил Толика, стал изменять. Но Славка – человек другого поколения, ему кажется, что все должно быть явно, что самая большая подлость – это обманывать близких. Я обязательно вас познакомлю. Он очень хороший парень. Если все будет открыто, он поймет.

            Я слушал рассеянно. Попрощался с Андреем, как в тумане. Хотелось выплюнуть злость, но она так и стояла комом в горле.

 

Снова мел снег. Нужно было купить шарф, и я нырнул в ближайший бутик, который оказался женским. Он оказался женским, но в нем оказался симпатичный серый шарф. Я встал перед зеркалом и обмотался, как фриц в сорок третьем. Подошла девчонка-консультант.

– К нему и кепка есть.

            Принесла кепку. Такое, унисекс. Без помпона. С небольшим козырьком.

– Вам так идет!

            Ну разумеется. А про себя ржет. Оглядываюсь – точно ржет, и даже не «про себя».

– Я знаю, что она женская, мне все равно.

            Их должны лучше инструктировать, я думаю, по поводу техники продаж. Но, на самом деле, любопытство крушит и не такие техники.

            Несмотря на ее ржание, я все-таки купил и остался очень доволен. Снег уже не заносил меня так агрессивно. Я спокойно доехал до танцевальной студии Славки. Прибыл на место даже раньше условленного. Зашел в ближайшую кафешку – заказал какой-то фирменный коктейль. На миг стало так легко и празднично, как и должно быть перед Новым годом. Пить коктейли, курить, бегать на премьеры – вот бы только этим и заниматься! Не думать о будущем, не казнить себя за плохую карму. Когда-то я читал все методики по перестройке сознания и мироощущения, я читал-читал-читал, и меня ничего не взяло. А коктейли берут. Мир теплеет, и бармен щурится лукаво.

– Ты тоже танцевать сюда ходишь?

– Нет, я смотреть.

            Он засмеялся. И я засмеялся в ответ.

            Наконец, позвонил Славка.

– Придешь?

– Я уже пришел. Сижу в кафе. Как кафе называется? – спросил у бармена.

– «Селена».

– Сижу в «Селене».

            Через минуту он вошел, взглянул на меня робко.

– Рад, что ты…

– Вербуешь? – ухмыльнулся бармен.

– Пойдем скорее!

            И я снова нырнул за ним в снег.

 

-10-

            Студия располагалась на первом этаже обычной девятиэтажки. Как я понял, в тот вечер репетиционная аудитория была условно разделена на зрительный зал и сцену. Славка усадил меня в полумраке на стул, а сам ушел. В зале находилось человек пятьдесят – мужчины и женщины, но я заметил, что все женщины были очень молоды, а мужчины – преимущественно почтенного возраста. Публика не хихикала, ничего не обсуждала, а напряженно ждала.

– Что дают? – спросил я соседа, пожилого человека в очках.

            Он вздрогнул и повернулся ко мне испуганно, словно я вырвал его из сна.

– Что вы сказали?

– Программки нет?

            Мужчина вымученно улыбнулся, как будто в ответ на глупую шутку, и поспешил отвернуться. Все места в зрительном зале были уже заняты, верхний свет погас, и вспыхнули две лампы по углам импровизированной сцены.

            Раздалась музыка, и я с удивлением узнал увертюру из «Щелкунчика». Хотя чего было и ожидать в канун Нового года?

            На сцене показались танцоры. Только парни. И абсолютно голые.

            Это был голый балет! Мир детей и кукол в преддверие новогоднего праздника изображали нудисты! Танцоры бесстыже шествовали голым «детским маршем».

            Разумеется, и до этого я встречал труппы, состоящие из одних мужчин, не говоря уже о Государственном Санкт-Петербургском балете. И некоторым – даже самодеятельным коллективам – не мог отказать в наличии мало-мальски балетной пластики, гибкости и грациозности. Здесь же речь вообще не шла ни о гибкости, ни о грациозности. Идея была совершенно в другом – в полном обнажении.

            Похоже, публика нисколько не удивилась. Танцоры стали исполнять отдаленно знакомые па. Не идеально, но с большим азартом. Один парень танцевал с эрекцией – мне было заметно даже из пятого ряда. Но, как говорится, хорошему танцору это не помешает, а плохому все равно не поможет.

            Сначала я наблюдал за действом в тихом ауте. Но когда Клара стала тащить приболевшего Щелкунчика как бы с собой в постель, мне стало интересно. Несмотря на нелепость происходящего, это не было смешно. Мне даже стало казаться, что если бы еще немного тренировок и репетиций, балет превратился бы в настоящее шоу, способное задвинуть далеко на задний план голый японский хор, состоящий, как известно, из одних женщин.

            События тем временем развивались. Мышиный король уже сражался с армией оловянных солдатиков. Щелкунчик превратился в прекрасного принца, его пластика перестала быть деревянной, и даже выражение лица сделалось одухотворенным. Славка во всем этом действе изображал Фею Драже. Но, несмотря на то, что к концу спектакля танцоры стали двигаться намного увереннее и раскованнее, смотреть на него я все равно не мог. Как-то совсем не хотелось видеть его хрупким, с темной грудью и маленькой пипиской в странном спектакле, больше напоминающем какое-то шаманство, чем классический балет под музыку бессмертного Петра Ильича.

            Дядя, сидевший рядом со мной, довольно кряхтел. Я пытался угадать, на кого из парней он пялится, и мне уже казалось, что на Славку – на моего Славку, прямодушного студента, ненавидящего фальшь и отстаивающего голую правду в ее самой голой форме.

Стоит ли говорить, что все закончилось оптимистическим плясовым вихрем. Все вышли на поклон. Пацан со стояком так и не кончил. Член был угрожающе направлен в зал. Показался и режиссер этой загадочной постановки – немолодой седовласый мужчина, как ни странно, одетый в приличный черный костюм-тройку.

Потом все ждали «своих» танцоров. Среди публики не было посторонних – все посвященные, все по приглашениям. К дяде в очках подбежал тот самый возбужденный танцор, один из армии Мышиного короля, и повис на шее. Рядом девицы поздравляли с успешной премьерой крепкого, наименее пластичного парня, наверняка бодибилдера, чем-то немного похожего на Кабана. «Ну и компания у Славки!» – подумал я уже почти без удивления.

Наконец, появился и мой студент. Я еще провожал глазами очкастого соседа, уводящего с собой возбужденного бойца мышиной армии.

– Странно у вас тут.

– Не понравилось?

– Просто… это к балету мало относится. Это эксгибиционизм. И все.

– Любое искусство – эксгибиционизм.

– Слово «искусство» я бы в этом случае не употреблял.

            Славка отвернулся и пошел к двери. Я догнал его уже на улице.

– Ладно-ладно. Понравилось. Ты выглядел лучше всех.

– Да пошел ты! Это же моя тайна! Я же никому не говорил, никого никогда не приглашал, меня никто не поддерживал, как вон их…

– Я понял, понял. Это… прикольно. Да. Ты теперь куда? Давай выпьем, поговорим, – я кивнул в сторону «Селены».

– Не хочу туда. В этом квартале все нашу компанию знают – смеются. Мол, как анонимные алкоголики, только еще хуже.

– Хочешь, ко мне поедем? Нравится тебе у меня?

– Нравится.

            С антресолей упала непрошенная мысль «у меня».

            В метро молчали. Я снова подпирал дверь, Славка держался за поручень. Девчонки смотрели на него, и я перехватывал их взгляды. Обычно в таких случаях меня греет гордость – вот какой он красивый, и он со мной, а вы, дуры, закисните! Но в этот раз я думал только о том, что и со Славкой я еду тем же маршрутом, в тех же декорациях, что кольцо не разомкнулось, а, наоборот, сомкнулось туже. И самое время выскочить на ходу из этого поезда и убиться, потому что потом убиваться будет намного больнее.

            Снаружи я затормозил перед супермаркетом.

– Что ты пьешь? – спросил у него. – Давай что-то купим.

            Славка смотрел на меня и молчал.

– Что ты пьешь? – повторил я. – Коньяк? Виски?

– Такой снег огромный! – сказал вдруг Славка. – И за твоей спиной гирлянды… уже совсем праздничные! Я давно не думал об этом – праздники, Новый год. Но ты стоишь сейчас – в снегу, в этой шапке, сказочный какой-то, нереальный, и про коньяк спрашиваешь, а до этого мы ссорились, и я ничего понять не могу…

– Тогда постой здесь, а я в магазин сбегаю.  

            Когда я вернулся, Славка по-прежнему смирно стоял на крыльце.

 

            Потом мы пили коньяк и закусывали оливками. В холодильнике я нашел только  колбасу и кусок батона. Вообще забыл, что еды нет дома.

            И нет дома.

– Тебе, правда, понравилось, как я выгляжу? – Славка робко заглянул мне в глаза.

– Правда.

– Мне, наверно… пора, – проныл он. – Поздно.

– Оставайся. Я к тебе приставать не буду.

            Он смотрел пьяно и кисло.

– Ты импотент, может?

– Может.

– Ладно, я останусь.

            Пошел в душ, долго там плескался. А я допивал коньяк.

– Я полотенце большое взял, – он вышел в полотенце и потопал к кровати.

– Полотенце отдай. Оно у меня одно.

            Славка замер у постели.

– Или тебе народу мало, чтобы раздеться? – поддел я.

            На удивление, он сначала заполз под одеяло, а потом протянул полотенце мне.

– Что такое? Стесняешься? – не мог понять я.

            Он насуплено молчал. Я только посмеялся и ушел трезветь в душ.

 

-11-

            Я трезвел и не знал, что с ним делать. Совсем ни к чему нарисовался этот Славка, ни к чему это чувство, ни к чему вообще вся эта история. И он же пацан совсем. Пацан, который жил совершенно другой жизнью.

            Просто в нем не было ничего липкого, как в его отце. Было хрупкое, было колкое, испуганно дрожащее внутри, – и это манило. Казалось, что вот-вот это колкое растает и потечет теплотой по телу.

            Я решил не планировать – ни на час, ни на два, ни на пятилетку вперед. Может, он уснул уже, а я тут стою под душем, с гелем, высыхающем на голове, и извожу себя попытками ясновидения.

            В комнате было уже темно. Только фиолетовый глаз смущенно сиял из тумбочки. Я лег рядом со Славкой и прижал его к себе. Он молчал. И непонятно было, спит или нет. Я осторожно поцеловал его в шею.

– Уснул?

Он не ответил.

– Не хочешь?

– Не знаю.

– А кто знает?

– Ты такой крутой. У тебя какая-то непонятная жизнь. Я боюсь нырять в это…

– Ну давай я в тебя нырну, – предложил я, упершись членом в его задницу.

– Да я серьезно говорю!

– Слав, ну, кто в койке говорит серьезно? Давай, может, чето интереснее придумаем?

– Ты же асексуал и импотент.

– Вообще-то да. Но сейчас исключительный случай.

            Славка повернулся ко мне.

– Мне как-то стыдно. Это как с другом. Я никогда такого не делал. Хотя всегда думал, как отец… может.

            Я поцеловал его в подбородок, потом в губы.

– Я люблю тебя, Денис, – сказал вдруг Славка. – И я еще хотел объяснить, что тогда, когда я тебя ждал, я не думал…

– Ну, все. Все. Любишь – бери.

– Да? А как? Резинка нужна?

            Блях, он же медик. Я перегнулся через край кровати, стал шарить в тумбочке рядом с фиолетовым глазом. Ничего не было. Давно я не вспоминал о резинках.

– А у тебя нет? – спросил у студента.

            Он помотал головой – начала просыпаться угловая лампа.

– Тогда давай без них, – решил он. – Если ты мне веришь.

            Ну разумеется, я же асексуал – я вне всяких подозрений.

– Не вопрос.

– А еще какая-то смазка, да?

– О, результат домашнего чтения? Ничего не надо. Я еще на балете был мокрый, – приврал я.

– Где? Там? – Славка опустил глаза.

– Там, там, на балете.

            Потянул Славку на себя, и он вжался в мои губы.

– Только медленно, а то свет включится, – предупредил я.

– Я не могу, я сейчас кончу.

– Не вздумай!

            С ним не было смешно. Я сам удивился тому, что хочу его так жутко, хочу именно такого – робкого, неумелого, сбивчивого проникновения. Славка и не смог бы быть грубым, не смог бы быть требовательным, не смог бы заламывать мне руки и втискивать зубами в свои яйца. И, наверно, поэтому, я чувствовал себя с ним таким защищенным, растворяющимся в чистом удовольствии без осадка.

            Он вошел медленно, но я ощутил его небольшой член так остро, будто он встряхнул душу. И в темноте я видел, как сосредоточенно он пытается поймать собственные ощущения – то или не то, нравится или не нравится. Выражение узнавания и неузнавания себя одновременно – явный признак новой идентификации. Он качался в волнах инстинкта, уже становился резок, настойчив, требователен и ко мне, и к себе. Но по его лицу я читал, как в раскрытой книге: «Я узнал себя, я нашел себя в тебе, я уже не буду прежним, ты у меня первый, и я люблю тебя».

            Это выражение его лица уносило покруче любого оргазма. Оно значило, что до этого момента нас не было, мы родились только сегодня, мы чисты друг перед другом, мы еще не знаем измен и усталости, мы любим.

            Я схватил его за плечи, пытаясь ухватить сразу все: это выражение на его лице, его глаза, сердце. Мы катались по кровати, сбросив на пол одеяло и подушки. Проснулись все лампы и заливали нас сияющим дневным светом.

            Славка целовал меня, куда дотягивался, стараясь не сбиться с ритма. Наконец, влип в меня, просочился, кончил и протек внутрь. И его горячий язык замер у меня во рту. Я с трудом выдохнул. Он чуть приподнялся на руках, потом снова лег.

– Давай так и будем. Всегда.

– Трахаться?

– Ну, все это.

            У меня почему-то выступили слезы.

– Так и будем.

– Правда?

– Конечно. Чем же нам еще заниматься?

 

            Но из душа Славка вернулся каким-то приплюснутым. Я это заметил.

– Лучше сразу спроси.

– Нет, ничего.

– Слав, лучше спроси. Не додумывай, не выдумывай – спроси.

– Я вдруг вспомнил, как ты говорил, что у тебя было до меня… несколько… ну, любовников. А ты ничем не болен?

            Бедный мой мальчик! Самое время вежливо поинтересоваться.

            Я подошел и обнял его.

– Нет, Славка, я ничем не болен. Я бы не подставлял тебя так, честное слово.

– Да я просто…

– Это ничего, ничего, что ты спрашиваешь. Всегда лучше напрямую…

– Ладно, ладно, иди, – он попытался отпихнуть меня.

– Что опять?

– Да, встает на тебя… если напрямую.

            Опять я торчал под душем, и мысль билась в голове только одна: «Не может быть так хорошо. Обязательно придется расплатиться за этот приступ счастья». Никогда раньше я не ощущал такого ясного присутствия рока, как в тот день, когда впервые ночевал со Славкой.

 

-12-

            Хотелось запереться в своем мире – в своем доме, с любимым человеком. Но утром мы расстались, поцеловавшись у таксофона, и он ушел на занятия.  

            Алина Ивановна, шеф-редактор «Мобильного мира», в тот день не разделяла моей радости.

– Денис, в следующем году у нас будет совсем другой состав журналистов, от услуг внештатников мы решили отказаться. Это сотрудничество не оправдало себя. Редакторы постоянно жалуются на вашу необязательность, безответственность, неуправляемость…

– На мою?

            Хотя да. Вполне возможно, что и на мою…

            Все еще длился прекрасный снежный день – с вальсом белых хлопьев и музыкой ветра. Я еще утешал себя тем, что таких контор в моей жизни дофига и больше…

 

– Пообедаем? – это Андрей.

            О да, пришло время законного обеда инженера и незаконного обеда фрилансера.

            Фрилансера нельзя уволить: он всегда свободен и счастлив.

– Я счастлив, – сказал я Андрею. – Я верю, что все получится.

– Впервые вижу тебя таким!

– Я прожил сто лет, а когда вспоминаю «все хорошее», то это несколько отзывов под моей статьей на одном форуме. А теперь я встретил человека, которого люблю. И теперь все вокруг меня ужасно хорошее – и снег, и гололед, и эти булки с тмином.

            Андрей вдруг пунцово покраснел и взял меня за руку.

Аааа, блин, я же забыл, что он не друг. Он не друг, он претендент на «нечто большее».

– Я это почувствовал, – сказал он. – Я вчера написал стихотворение о нас. Вот послушай.

Уже не слышен сабельный звон,

Кинжалы покоятся в ножнах,

И только из сердца доносится стон

О том, что любить не поздно.

Или «О том, что любовь возможна», я с этой строкой еще не определился.

И не на кровавый бой нас зовет…

– Да-да, Андрей. Ладно…

            Он обиженно осекся.

– Не нравится?

– Я вообще-то не тебя имел в виду.

– То есть?

            Поэт соображал медленно. Мысли в голове слипались.

– А как же? Мы же столько всего вместе… Когда ты болел, я думал…

            Наверное, и я так думал, когда бежал открывать ему дверь, а открыл Славке.

            Я поднялся, оставил деньги за обед. Вот такое я честное динамо. Он сразу же стал звонить на мобильный, но я не отвечал.

 

            Город сиял гирляндами. На площади высилась муниципальная елка, вокруг которой бродили Деды Морозы, Снегурочки и Белые Кролики. Все охотно фотографировались. Рядом поблескивал уже традиционный для зимних праздников ледяной город, выстроенный из миниатюрных сказочных замков и населенный героями мультфильмов. Ветер заносил все снегом. Тут же, в центре, работал каток. Я стал смотреть, как неловко елозят по льду новички. Мне тоже хотелось, но я ни разу не стоял на коньках.

            Зачем-то набрал Славку.

– Ты на коньках кататься умеешь?

– Я на лекции.

– А на коньках умеешь?

– Да. Это все, наверно, умеют. Или ты просто соскучился?

            Он рассмеялся так громко, что я услышал, как препод делает ему замечание.

Еще посмотрел на девчонок на льду. Одна подошла ко мне.

– Хочешь, научу?

– Меня мой парень научит.

– Во козел!

            Хотелось позвонить снова «моему парню», но я боялся его профессора.

 

            И вдруг прямо в меня на площади врезался Олег – и не своей крутой бэхой, а широкой грудью, как в пресловутом рукопашном бою. Я не видел его с мальчишника, но узнал сразу же. Он тоже вспомнил меня, замер, поправил фуражку.

– Денис? Привет. Прогуливаешься? А я вот в обладминистрации был, порешать нужно было…

– Порешал?

– Угу. Мы тут евро-объектами занимаемся, и попутно… А ты… как? Пропал вот так?

            Я пытался вспомнить, как мы расстались. Кажется, я хотел встать и уйти.

– А я тогда… ушел?

– Еще и наорал на всех. Дверью хлопнул – чуть не выбил.

– Да у меня проблемы были.

– Теперь нет?

– Теперь нет.

– Так может?

– Я не один сейчас.

– Ну, все равно. Телефон у тебя мой есть?

            Я взглянул в его мутные серые глаза и старательно записал номер телефона. Он повеселел.

– Никогда не зарекайся. Твой парень кто?

– Студент.

– Это несерьезно, Денис, это несерьезно.

            И пошел к машине.

 

            День я закончил в редакции одной газеты, где получил список заказов на интервью без договоренностей. Это самый сложный вариант. Сможешь взять интервью – газета опубликует и выплатит тебе гонорар, не сможешь – считай, сам себя наказал. Список жертв был непотребный – директоры заводов, зависших после рейдерских захватов, руководители разорившихся финансовых фондов и даже один городской судья, подозреваемый во взяточничестве. Список я разорвал. Тут не пробить – ясно. Не знаю ни одного способа добиться аудиенции у этих лиц. «Этот вопрос не в моей юрисбзикции», как говорил наш препод по БЖД на факультете журналистики.

            Снова меня мело куда-то. Я шел под снегом до тех пор, пока не почувствовал, что замерзли ноги, занемели пальцы, и вспомнилось, как я провалился в лужу по дороге из школы, а какой-то парень вытащил меня за руку, с трудом выпытал у меня адрес и отвел домой. Всю дорогу я ревел, вцепившись в его руку – было не столько холодно, сколько стыдно за то, что я – уже не первоклашка – сунулся в ту лужу, прихваченную тонкой корочкой льда. Было это? Я остановился. Или снилось? Или рассказывал кто-то?

            Мысль стала мучить. Я позвонил Юрке.

– Слышишь, Юр, это ты рассказывал, как в детстве в лужу провалился, тебя чел вытащил и домой отвел, а ты потом влюбился в него и караулил у той лужи каждый день до самой весны, пока она не высохла?

– Я думал, ты извиниться хочешь.

– Хочу. Извини.

– Нет, это не я рассказывал.

– А кто?

– Не знаю. О тебе Олег спрашивал, но я ему твой номер не дал. Ты все равно больной на всю голову.

            Я отключился, потому что в телефон намело снегу. 

 

-13-

            Ночью мы снова трахались со Славкой.

И почему-то возникла мысль, что я схожу с ума. Или уже сошел.

– Отец на меня наезжает, – признался Славка. – Звонил сегодня, выговаривал за то, что я редко у него бываю.  

– Послал я твоего отца.

– Тогда понятно. А мы?

– Что мы?

– Как мы будем жить? Где? Смотри, мы же можем тут жить. Мы и так уже тут живем. Давай подумаем, как это все организовать, кто что будет делать…

– Давай ничего не делать.

– И еще, кто сколько будет платить за квартиру.

– Ну, смотря, кто больше кровати занимает.

– Денис, ты можешь серьезно?!

            Он был совсем как девчонка – такой сосредоточенный на чепухе, воодушевленный, усложняющий мелочи. Я схватил его за запястья, сковал, подмял под себя.

– Я пока не готов обсуждать, кто будет выносить мусор.

            Он попытался увернуться.

– Но это же и есть жизнь!

– Славка! Это не жизнь. Это мусор, который нельзя вынести!

– Ты невзрослый. Ты какой-то невзрослый…

            Думаю, тогда мне удалось доказать, что я вполне взрослый, а Нюра-фартук-бигуди – это он. Славка удивился. Но он удивился уже тогда, когда я запихнул в него член и зажал рот поцелуем.

– Ой, мне… как-то слишком полно.

– Терпи.

            Славка так терпел, что аж взмок. И мне стало скользко и ловко внутри. И не хотелось двигаться. Хотелось вместить в этот миг перед концом всю оставшуюся жизнь.

 

            «Это было, было, было, – думал я днем. – Точно никто не рассказывал. Точно не снилось».

             На сайте фрилансеров заказывали банковскую аналитику, но я никогда не писал финансовых обзоров. И вообще сомневался, что банки реально существуют, потому что ни в одном из них у меня не было счета.

            Позвонил Андрей – простонал что-то протяжное. Вроде того, что он теряет контакт с сыном. Я сдержанно посочувствовал. По его тону было понятно, что со мной-то как раз контакт у него не потерян. Голова снова пошла кругом – я был уверен, что однозначно поставил точку в наших отношениях, а выходило, что нет.

            Вот, вот причина. Люди по-разному воспринимают действительность. Одни резко и порывисто, или даже дергано и хаотично, а другие – медленно и протяжно, нудно и дотошно. Я так спешу перевернуть страницу, что не помню, читал ее или нет. А Андрей так долго всматривается в буквы, что не понимает их смысла.

            Вечером он еще и пришел. Я смотрел оторопело.

– Понимаешь, отдаляемся, и я не знаю, с кем он связался, с какой компанией, с какими отморозками. Может, колется уже…

– Он же врач.

– Ты его не знаешь, он мягкий, он легко поддается чужому влиянию…

– А у меня есть знакомый, Вовчик, тот на мускатных орехах сидит. Сначала по три съедал для улета, а теперь уже по двенадцать сгрызает под кофе – и отлично улетает, как от марихуаны, один в один.

– Это ты к чему?

– Это… ну, это ни к чему. Это просто так.

            Андрея уже не тянуло подойти ко мне. Но и домой он не собирался. Я пошел в душ, мотивируя это тем, что сейчас «к жене придет молодой любоффниик», и я не намерен тратить время свидания на водно-гигиенические процедуры.

            В итоге пришел Славка.

            Мне стало даже интересно.

– Ой, папа, – сказал он, увидев Андрея за моей спиной.

– Да входи, Андрей еще не срулил.

– Что? – папаша обдумывал.

            Я ему не помогал.

– Слава, ты зачем здесь?

            Славка молчал.

– Славка ко мне. Мы встречаемся.

– То есть как? А, то есть… поэтому? То есть…

– То и есть, – подытожил я.

– Па, я объясню.

– Да что тут объяснять? – удивился я. – Славка следил за тобой. Пришел. И остался. Любовь у нас. И ебемся.

            Андрей сел на кровать и обхватил голову руками. Хотелось поторопить.

– Это все ты! Ты испортил моего сына! Ты хуже любой компании! Любых орехов!!!

– Каких орехов, па? Что ты несешь?!

– Папа твой – старый гомофоб, Славка, а вовсе не то, что ты о нем думал. Андрей, ты иди. Успокойся, стихов попиши…

            Он подскочил ко мне. Сжал кулаки. Не, инженер не ударит. Боксер ударит. Хоккеист ударит – клюшкой в зубы. А инженер... вряд ли.

            Славка схватил его за локоть.

– Денис, ну зачем ты?! Опять всех накручиваешь!

– Да катитесь оба. Зря мылся бля…

            Родственники смотрели на меня так, словно вдруг в комнате оказалось экзотическое шипящее животное. Или скунс, который всех обвонял. И вовсе не гелем для душа.

            Я открыл им дверь. Похоронная процессия удалилась в молчании. Может, за дверью начались неистовые рыдания, мольбы о прощении и клятвы в вечной верности – не знаю, я в щель за ними не подглядывал.

 

            Я просто лег на кровать и уставился в фиолетовый глаз, мерцающий тусклым светом.

– Ты снова один? – спросил он у меня.

– Ничего, – заверил я. – Ничего. Бывало и хуже. Когда лежал с порванной жопой в придорожной канаве, тогда меня никто не любил. А сейчас меня любит Славка, я это чувствую. Я если любит, значит, вернется.

            Глаз подмигнул мне.

– Это точно было?

– Это – точно. Один клиент решил пригласить друзей на горячее блюдо. Горячим блюдом был я. Просто быстро потерял сознание и стал остывать. А от холодного тела они решили избавляться. Хорошо, хоть на части не расчленили. Иначе Славке сейчас ничего бы не досталось.

            Из фиолетового глаза выкатилась огромная слеза.

– Не плачь, друг, – сказал я ему. – Я ужасно стойкий. Я кошмарно прочный. Я все переживу и даже не буду помнить, было или снилось, – так меня бережет моя память, подтирая все лишние воспоминания чистой ароматной салфеткой.

            В дверь позвонили.

            Я пошел открывать, вытирая лицо от слез. Ну, не тумбочка же плакала, елы.

 

-14-

– Я не понимаю, за что ты так с ним поступаешь, – сказал мне Славка, когда вернулся. – Мне кажется, я не знаю тебя хорошо, вообще не знаю. Вы дружили, говорили о чем-то…

– Просто я люблю тебя. И не хочу смешивать это с «разговорами о чем-то».

            Славка вошел.

– Любишь?

– Да. Может, хаотично, зло. Я не умею этого выразить. Но люблю.

            Начались поцелуи. Почему-то я представил, что только что – за дверью – его обнимал и лапал Андрей. Мысль была вообще некстати.

– А вы с Андреем никогда не трахались?

– Что ты говоришь такое?! – Славка отскочил от меня. – Это же мой отец. Родной отец!

– Ну, я не знаю. Липкий он какой-то.

– Замолчи, иначе опять поссоримся.

            Я заглох.

 

            Утром Славка стал собираться в институт, я тоже поднялся.

– А ты чем будешь заниматься сегодня? – спросил он вдруг.

– Сценарий писать.

– Ух, ты! Настоящий сценарий? Я даже письма не могу составить. А о чем сценарий?

– Да так. Ерунда. Ситком.

            Ничего не приходило на ум.

– Ты очень талантливый, очень!

– Да уж, не стихи кропать.

 

            После того как он ушел, я сел к компу, просмотрел несколько сайтов фриланса, но ничего стоящего не попадалось. Я перелег с ноутом на кровать. Идти под снег не хотелось, тем более что результат светил тот же.

            Позвонила Таня.

– Я подъеду за деньгами, да, Денис?

            Подъехала. Я отдал почти все, что у меня оставалось. Таня – жена крутого папика, эта квартира принадлежала ее покойной матери – еще до шикарного ремонта, конечно.

            Взяла деньги и пересчитала.

– Ты такой аккуратист, Денис. Так все чистенько! Или твоя девочка убирается?

– Я сам себе девочка.

– Ха-ха-ха. А мне опять твой друг звонил. Сказал, что за любые деньги купит.

– Эльдар? Он не друг мне.

            Таня поправила хвост мертвого зверя на воротнике.

– Ну, мы, может, зайдем с ним на днях – посмотрим тут все.

– Так вы все-таки продаете?!

– Нет-нет, ты пока живи спокойненько. Просто он пытается договориться, он парень настойчивый…

– Да если вы продаете, я и сам куплю. Даже торговаться не буду.

– За сто тысяч?

– За сто тысяч.

– Ой, Денечка, мы вообще-то с Колей об этом не думали. Я с мужем посоветуюсь. Если так, то конечно, конечно. Нужно подумать.

            Она ушла, оставив меня в шоке от собственных слов. Разумеется, соврал, чтобы она послала Эльдара куда подальше. Но прозвучало так убедительно, что самому хотелось верить.

 

            Снова в голове кружила метель из мыслей о невозможном. Где остался мой дом? За каким сугробом? И был ли он вообще? Был ли дом, где мы жили втроем – мама, отец и я? Где во дворе лаял Шарик, а Мурка ловила мышей? Где все было, как у всех, и даже лучше? Где дорога, по которой я ходил в школу? Где магазин, где я покупал мороженое по двадцать копеек? Где старые елочные игрушки – стеклянные и хрупкие? Или ничего этого не было?

            Помните, какими смешными отражались лица в елочных шарах? А потом пришлось жить в мире, сплошь состоящем из таких лиц – с вытянутыми в твою сторону носами, с выпученными на тебя глазами. Ты же странный, ты не такой, ты немного другой. Даже если они не знают, с кем ты трахаешься, ты все равно другой – ты сомневающийся, ты колеблющийся, ты обидчивый, ты резкий и мнительный – таким тебя воспитали. Таким тебя воспитала мама, обожавшая Чехова и поэтов Серебряного века. Таким тебя воспитал папа, выискивавший фильмы Феллини и Бунюэля, когда люди выстраивались в длинные перестроечные очереди за хлебом.

            Наверное, это были «не те» родители, но это были твои родители – самые лучшие люди в мире. И мир уже давно существует без них, и стал без них только хуже – стал жестким и прагматичным.

            Андрей, по крайней мере, посоветовал сыну полезную профессию врача. А мой отец убедил меня в том, что нет ничего увлекательнее мира слов, что из слов можно построить совершенно уникальный мир – со своими законами, противоречиями и приключениями.

            Конечно, все так. Просто мой мир, построенный из моих слов и по моим законам, вошел в конфликт с внешним объективным миром. И конфликт этот не решается ни абстрагированием, ни конформизмом.

            И Славка не вытащит.

 

            Вдруг я понял это очень ясно. Славка не вытащит. И не нужно было начинать эти отношения. Лучше тянул бы с Андреем и кивал бы в такт его стихам.

            От этих мыслей вернуться к работе было сложно. С трудом я вспомнил заказчиков, с которыми сотрудничал в течение года, но так и не получил оплаты. Снова придвинулся к компу и разослал им новогодние проклятия, то есть требование погасить задолженность до рождественских каникул. Не требование, скорее, просьбу.

            Все катилось по наклонной, но теперь крен придавал нехилое ускорение. Чтобы избавиться от ощущения падения, я вышел во двор и купил газету с объявлениями о работе. Пора было похерить фриланс. Требовались супервайзеры мерчендайзеров, женщины для мытья морковки, охранники, отслужившие в армии, реализаторы рыбопродуктов и няня «два дня через два». Было, из чего выбрать.

            На последние деньги я купил жратвы и приготовил ужин. И вечером Славка сказал, что ужин просто фантастический. Газету с объявлениями я спрятал от него под кровать. Зато пересказал кусок из воображаемого сценария, и Славка смеялся.

            Я рассказывал, не слыша самого себя, чувствовал только, что голос срывается, а я упорно продолжаю нести какую-то ересь, и если бы между нами все было «напрямую», то ничего бы этого не было – ни выдуманного сценария, ни этого вечера.

– Завидую тебе! – признался Славка. – Ты такой умный. И ты точно знаешь, что тебя ждет. А я – еще неизвестно, как устроюсь и чем буду заниматься…

            И мне очень хотелось сказать ему, что всех нас ждет только одно – реинкарнация, да и то – в лучшем случае.

 

-15-

– Вот ты урод!

– А ты… кто?

– Ты же соврал, что купишь эту квартиру!

            А, Эльдар.

– Далась тебе моя квартира!

– Она не твоя!

– Ты квартирный маньяк что ли?!

– Я такую же хочу!

– Да купи любую – в три раза дешевле, сделай ремонт и будет еще лучше!

– Да?

– Ну да.

            Как у него мозги устроены? Из чего?

 

            Славка ходил на занятия и готовился к сессии, а я читал газету о вакансиях. Чтиво было удручающе однообразным.

            С Андреем мы помирились. Долго сердиться на Славку он не мог, да и не хотел. Мы даже договорились поужинать все вместе, но так и не поужинали. Обрушилась другая напасть. На рождественские каникулы все Славкины однокурсники собирались на лыжный курорт, и он хотел тоже, но только со мной. Денег у меня к тому времени уже не было.

            Такие периоды бывали и раньше, и один я бы пережил это легче. Но все совпало мучительно – Славкин энтузиазм, наступающие праздники, предстоящие долгие выходные. Выдавить признание в финансовой импотенции я не мог, а скрывать ее дальше не представлялось возможным. Я улыбался изо всех сил и тащил его в постель. Звезды выстраивались надо мной в гильотину.

            Позвонила Таня.

– Денечка, мы с мужем все обсудили. Мы согласны продать квартиру тебе. Она уже почти и так твоя. В хорошие руки, так сказать. Ха-ха-ха.

– И за хорошие деньги.

            Ясно, нашли дурака! Она снова похихикала.

– Когда увидимся, Денис?

– Я позвоню.

            Славка смотрел очумело.

– Вот это да! Покупаешь?! Ну нифига себе! Значит, здесь мы будем… стариться?

– И это тоже.

            Я превращался в снег, покрывался жестким настом, а сверху – инеем, и сердце в этом морозильнике уже не билось. Конечно, можно было сказать Тане, что я пошутил, но как признаться Славке в том, что я безработный бомж, живущий в иллюзорном мире собственных фантазий?

– А летом можно на Кипр махнуть! – сказал я вместо этого. – Это весело будет, точно.

            Конечно, я не допускал мысли, что Славка любит меня за деньги. Но не грузить же на него свои личные проблемы? У него – сессия, практика, ординатура. Может, еще и мне залезть ему на шею и весело поболтать ногами?

 

            Весь следующий день я ходил на собеседования, пропуская те журналы, которые знал как неплательщиков и которым уже высылал новогодние проклятия. Было гадко. Раз за разом я рассказывал, что я могу, и выслушивал, чего они не могут. Проблему все это не решало.

            Сам не помню, как решил зайти к Олегу. Помню, что меня не пропускали. Я набрал его из приемной.

– Олеж, тут твоя тетка грудь на меня выпячивает…

– Деня, ты? Здесь? Сейчас?

            Он вышел из кабинета с телефоном у уха.

– Ну даешь! Входи.

            Тетка шикнула мне в спину.

– Олечка, кофе-коньяк! – распорядился Олег.

            Выглядел он неплохо – подтянуто и по-деловому. Лысина блестела игриво. Я сел в кресло перед его столом. Размотал шарф. В кабинете было жарко, как в сауне. Показалось, что я, действительно, в сауне – как в жгучую молодость. Сознание стало уплывать.

            Я пришел в себя – по моему ощущению – минут через десять. Увидел Олега в ярости и услышал примерно следующее:

– А ты себя уважаешь, я так понял! Ты некисло себя оцениваешь! А что ты такое, что?! Ты мальчик пятнадцатилетний? Супермодель? Миссмира? Лицошанель? Нет, ни хера! Ты ничего вообще! Хоть бы в паспорт иногда заглядывал, чтобы возраст помнить, или в зеркало по утрам! Почему за трах с тобой я должен платить сто тысяч евро? Ну, трахнемся, и что дальше? Кому я тебя показать смогу? Кто меня умным назовет? Взять вот так сто штук и коту под хвост выкинуть? Да за сто тысяч евро ты всех мужиков стран Евросоюза удовлетворить должен!

            Я и сам удивился.

– Нет. Не за трах. Ты неправильно меня понял.

– А за что тогда?! – Олег вытаращил глаза.

– Ни за что.

– В долг?

– Нет. Мне такой долг никогда не выплатить. Просто – дай и все. Ты же помогаешь детским домам или церкви. Представь, что ребенок в лужу провалился, а ты можешь протянуть ему руку…

– Ну, мне говорили, что ты немного не в себе. Но не настолько же, – Олег опустился в кресло. – А зачем тебе деньги, больное создание?

– Квартиру куплю. Буду там жить со своим парнем.

            Он смотрел молча.

– Ты шутишь? – спросил, наконец.

– Нет, серьезно. Однушка, но очень хорошая.

– Еще и однушка? Вот сейчас ты меня добил. Послушай, я, правда, прошу прощения за то, что намеки тебе какие-то делал. Я не знал, что ты псих. Юрик сказал, что ты немного странный, но в койке азартный. Ну, думаю, хоть и не пионер, но хуле уже учить кого-то, воспитывать, по клубам выгуливать, на курорты возить. Но я не знал, что ты  проблемный такой. Ты телефон мой вычеркни.

– Жалко денег что ли? У тебя же их дофига.

– Ты иди, Денис, иди, врачу покажись. Расскажи ему все подробненько, что болит, где…

– В боку у меня часто болит, – вспомнил я.

– Да-да, и это тоже скажи, – Олег бережно подвел меня к двери. – До свидания! Выздоравливай!

            На крыльце «ИнвестСтроя» я закурил последнюю. Даже снаружи суетились менеджеры. И тут я вспомнил, что хотел попросить у Олега работу, а не сто тысяч евро…

 

-16-

– Где ты? Я жду тебя около двери. Замерз уже. Ты скоро придешь?

            Телефон угрожал разрядиться.

            Я ехал в трамвае, сидя у окна и разглядывая морозные узоры. Больше никто из пассажиров не садился – было так холодно, что люди боялись примерзнуть к сидениям. Из-за шума я почти не слышал Славку, но вдруг трамвай остановился, потому что отключили напряжение. Все вышли, кроме меня. Подошла кондукторша.

– Эй, молодой человек, не скоро поедем. Впереди шесть вагонов стоит.

– Ничего.

– Где ты? – снова спросил Славка. – Я тебя жду.

– Не жди, Славка. Иди домой. Я не приду, – сказал я.

– Почему? Ты не один? Мы же договаривались всегда напрямую…

– Это напрямую. Я не приду. Все закончилось. И коньки, и лыжи, и Кипр.

– Да не нужен мне никакой Кипр!

– И эта квартира тоже закончилась. И мы в ней.

– Я не понимаю.

– Иди домой. Я не вернусь туда больше.

– А вещи?

– Нет у меня никаких вещей, кроме паспорта…

            Славка, наверное, всхлипнул, потому что телефон отключился.

 

            Ничего этого не было. Может, не было и города, в котором я прожил пять лет, а в один из вечеров бросил ключи от своей прошлой жизни в Танин почтовый ящик.

Утром следующего дня я был уже в совершенно другом городе – стоял на кладбище перед занесенными снегом памятниками отца и матери. Неподалеку мужик рубил елку. Посмотрел на меня, словно извиняясь.

– Это моя елка. Просто дочка беременна – ей хочется большую ель, как в детстве, а сейчас только маленькие продают. Вот, рублю. Эта тридцать лет почти росла. Покойникам не нужна, а Аленка порадуется. Сказали, что мальчик будет.

– Здорово.

– Мужа нет, бросил ее. Ну ничего. Я же есть. А ты чего так долго? Стоишь, стоишь. Родители?

– Да. Тяжело.

            Он достал бутылку водки.

– Вот, взял для сугреву. Помянем.

            Мы немного выпили. Потом он подхватил елку и понес домой, а я допил его водку.

            Мог бы жениться на Ире и спать спокойно – изредка заниматься сексом и уважать тещу. Нет, мне нужно было строить свой мир по своим законам.

 

            Я вернулся на железнодорожный вокзал и сел в зале ожидания. Не было ни обратного билета, ни вообще обратного пути, несмотря на то, что прямо передо мной висела карта железных дорог страны.

            Телефон давно отключился. Я, как заправский бомж, попросил мобилу у сидящего рядом мужика, сунул в нее свою симку и получил сообщение, состоящее из четырех частей. В целом оно представляло собой следующее: «Я ждал тебя под дверью, пока не пришла Таня. Она сказала, что ты уехал ненадолго, отдала мне на хранение твой ноутбук. Я живу у матери, с отцом опять поругались. Он говорит, что я на тебя давил, поэтому ты уехал. Но я же на тебя не давил? Если из-за меня, то можем просто расстаться. Хотя и так расстались. А если ты соскучишься и вернешься – приходи к матери. Я буду ждать тебя. Я тебя люблю. И мне все равно, что с нами будет».

            Я выломал сим-карту и швырнул в мусорную урну. Ничего с нами не будет, кроме реинкарнации. А потом, в следующей жизни, ты будешь супермоделью, а я олигархом, потому что только для них в этом мире существует счастье.

– Я тоже так однажды делал, – сказал мужик, забирая у меня свой телефон. – Уже в конце девяностых. Первая мобила была, такая, с длинной антенной. И я вот так взял и разбил ее. Нужно было рвать со всем сразу.

            Я присмотрелся. Никакой догадки не возникло.

– Завод тогда закрыли, а все мои друзья по секции (я борьбой много лет занимался) заделались рэкетирами и стали подниматься. И меня тянули за собой, а мать рыдала и просила: «Пожалей меня, пожалей людей». И я разбил телефон и уехал. Нашел себе совсем другое занятие.

– Угу, – я кивнул. – Мне вот тоже надо ехать, а некуда.

– Бывает. А вот сейчас сижу – никуда уже не хочется, но ничего и не держит. Детей вырастил, жену не люблю – почему и не ехать? А погода, посмотри, хорошая собака хозяина на улицу не выгонит. То есть, наоборот. Но друг договорился о заказе. Под столицей дом будем строить. И еду.

– Так зима же…

– В том-то и дело. Зима. Но нужно, чтобы до лета дом уже был готов. А я ребят собрать не могу: всем хочется под елками сидеть, под бабскими юбками. Это мне уже ничего не хочется. Много видел и елок, и юбок. Может, давай с нами? – предложил он вдруг.

– Так я не умею ничего. Я не каменщик.

– Я каменщик. Палыч – плотник. И ребята есть, строители. Подсобные рабочие нужны – разгружать, подносить. Там времянка есть, печка. Условия, конечно, неважнецкие, но мы ж не аристократы. Сможешь ты такое?

– Смогу, наверно. Я на тренажеры ходил.

            Мужик хмыкнул.

– На тренажеры? Как по телику? Что за жизнь у тебя была? Вот теперь поживешь нормальной, человеческой жизнью. Я тоже по специальности инженер-электрик, институт когда-то закончил, только когда это все было?

– Да, – согласился я быстро. – Спасибо. А то мне совсем идти некуда. У меня дома нет. Вообще.

– А родительский?

– Мать его продала, когда отец заболел, чтобы лечение оплатить. Но ничего не помогло. А потом и сама умерла, уже в съемной квартире. И я ничего не мог сделать – тогда на первом курсе только учился, совсем сопливый был. Бежать от этого хотелось. Забыться. Любым способом.

– Ты хоть не наркоман?

– Не, – успокоил я. – У меня другое.

– Ну и ладно.

            Дядьке было под пятьдесят. Смотрел он на меня не злобно.

– А жена есть у тебя?

– Да кому я такой нужен? Была… девушка. Но знаю, что со мной ей только хуже будет.

            Он хлопнул меня по плечу.

– Какие твои годы!

            Звали его Виктором Николаевичем. На вокзале он ждал свою бригаду, а дождался меня. Посмотрел еще раз внимательно и уже придирчиво.

– Слышишь, Денис, сейчас уже поезд, ребята подтянутся. Ты вот это, что у тебя на голове…

– Кепка?

– Да, ты это лучше сними, а то пацаны у меня простые, а шапка твоя совсем бабская, у моей младшей точно такая, еще прицепятся, а ты человек новый…

            Я снял кепку и запихал в карман куртки.

– Ну вот, так намного лучше, – оценил Николаич.

– Я вот думаю, если с кладбища дерево принести домой – это не плохо?

– В каком смысле?

– Ну, это не плохая примета?

– Да это тоже бабы выдумали – примета, не примета. На кладбище земля хорошая, удобренная, деревья там здоровые вымахивают, крепкие. Что же тут плохого?

            У меня отлегло от сердца.

– Спасиб, Николаич, – сказал снова. – Реально спасаешь.

            Объявили начало посадки на столичный скорый.

 

-17-

            Ребята подошли уже к поезду. Звали ребят Вася-Болт, Олежич, Муха, Шахид и Палыч. Палыч был тем самым плотником-ветераном. Остальные – молодые угрюмые пацаны. Шахид показался мне, скорее, хитроватым татарином, чем арабским террористом. Муха запомнился большегубым, постоянно приоткрытым ртом и блуждающим взглядом. Олежич представлял собой хмурого коренастого парня лет двадцати максимум, а Вася-Болт – долговязое, расхлябанное нечто, постоянно повторяющее «болт я на это ложил».

            Николаич подтолкнул меня к ним.

– Это вот Деня, помогать нам будет.

            Я отмороженно кивнул. Пожали руки. От Олежича разило чесноком и винно-водочным концентратом.

– Угу, – сказал Муха. – Хорошо, потому что Димас не может ехать, и Ванька тоже не сможет.

– Знаю, звонил, – прораб отмахнулся. – Сами справимся.

            Бодро загрузились в плацкартный вагон. Я сел с Николаичем, плотником и Шахидом. Остальные расположились по соседству. Шахид успел рассказать, что сам-то он мастер на все руки и всему научился у своего отца.

– У нас детей до хера, отец постоянно что-то строил и достраивал, – объяснил он. – Теперь и моя жена с нами живет, а я вот денег к лету заработаю, вернусь и буду рядом отдельный дом строить.

            За окнами выл ветер. Поезд нырнул в метель, и его закружило.

            Внутри стало тепло. Почему-то я подумал, что так спокойно может быть только задержанному после вынесения приговора – трепыхаться бесполезно, течение жизни определено на много лет вперед и от тебя больше ничего не зависит.

Палыч уже храпел на нижней полке, Шахид наверху листал газету, а я сидел у окна и смотрел в темноту. Прораб пошел договариваться с проводницей – нужно было доплатить за меня и за Болта, который прибежал в самый последний момент без билета, а поначалу вообще не планировать уезжать от праздничного застолья. Пассажиры, в основном, двигались в обратном направлении – из столицы к родителям, к семейному теплу или на лыжные курорты. Поезд был почти пуст, поэтому проводница особо не упрямилась. Николаич вернулся со стаканом чая и печеньем. Подал мне.

– Ешь. Ребята из дому, а ты с дороги. Утром уже будем на месте.

            Сложно сказать, о чем я думал тогда. Скорее всего, не о своей личной ситуации и не о Славке, а о погружении Пьера Безухова в народную среду. Стройка в моем воображении была равна войне, хотя должна была представляться созидательным, а не разрушительным процессом. Да и как можно было разрушить жизнь, которой фактически не было? Можно было только стереть иллюзию этой жизни.

            Шахид поглядывал на меня с верхней полки с явной издевкой. Я решил, что параною, но Николаич тоже заметил.

– Ты не ржи там бестолку! – бросил татарину. – Парень родных похоронил, с девушкой расстался, дом потерял. Тут у любого крыша поедет.

– А я что? Я же и говорю – отличного помощника ты нам нашел!

            Я побаивался их, потому что до этого мне не приходилось сталкиваться так тесно с бескультурными и необразованными массами. Можно было сколько угодно ругать клубных знакомых, но все они были мало-мальски образованными, что-то читавшими, знакомыми с Интернетом, ведущими более или менее интересные блоги и т.п. А здесь какие блоги, е? Эти парни с трудом могли выразить нехитрую мысль обычными вербальными средствами коммуникации.

            Я влез на верхнюю полку и замер. Сон не шел, прежнее тепло внутри рассеялось, и снова стало зябко. Я думал о том, смогу ли с ними работать, если не могу даже общаться. Я не служил в армии, не был ни на каких общественных работах, в университете нас не посылали «на картошку», и, пытаясь припомнить подобных полудурков, натыкался в памяти только на затертые образы одноклассников, некоторые из которых до десятого класса так и не научились читать по слогам.

            В подтверждение того, что читать он умеет, Шахид снова пошуршал наверху газетой. Потом свет погасили. Поезд сонно покачивало. В темноте прошла тетка, продающая глиняную посуду. Потом проехала тележка из ресторана с таким же печеньем, которое мне принес Николаич.

            Я качался на качелях, взлетая в голубое небо. В голубом небе сияло яркое солнце, а внизу меня ждал Славка. Удерживал, прижимался всем телом, дышал в ухо: «Ты курить идешь?». Я взлетал в небо и снова падал к Славке.

– Ты курить идешь?

            Я с трудом разлепил глаза. Передо мной стоял Шахид.

– Не, я не курю.

– Пошли.

            Пошли. В тамбур намело снегу. Он дал мне сигарету. И я вспомнил, как выкурил последнюю на крыльце «ИнвестСтроя».

– Ты в столице был? – спросил у меня татарин.

– Да. Работал немного.

– Кем?

– Журналистом.

– Эка тебя скрутило. Жизнь жестянка?

– Периодами, – я улыбнулся и закурил.

            Руки тряслись от холода.

– А мы летом строили поблизости. На все концерты ездили. Я на Лепсе был. Нравится тебе Лепс?

            Я промычал невнятно.

– У меня все его альбомы есть, – добавил татарин. – Могу дать послушать.

            Чтобы перевести разговор, я спросил, с кем он работал. Оказалось, не с Николаичем, а в другой бригаде.

– Но Николаич тоже нормальный мужик. Платит четко. Тогда у него полный комплект был. Он людей мало набирает, зато грузит сильно.

– А что потом?

– Когда?

– Ну вот когда отработаешь, зарплату получишь…

– Говорил же, свой дом буду строить. Потом снова работать.

– Всю жизнь так?

            Он смотрел непонимающе. Прошла проводница, выкашляв в нашу сторону угрозу штрафовать курильщиков согласно действующему законодательству. Дым застревал между зубами и вязал язык.

– Пойдем, Шахид, холодно здесь, – сказал я.

            Он поплелся за мной обратно. Я залез на верхнюю полку и до конца пути уже ни с кем не пытался разговаривать.

 

Мы вышли в городе, а потом электричкой вернулись в пригород. Мест этих я не знал, многоэтажек здесь не строили, а ставили в ряд что-то наподобие коттеджей, изредка перемежающих пафосными рыцарскими замками. Смотрелось отвратительно.

– Надеюсь, мы не такую чушь будем строить, – я указал Николаичу на зеленое здание с колонами и арками.

– Не знаю. Завтра архитектор приедет.

            Нас ждал небольшой домик. Даже не времянка, а в прошлом – настоящая жилая дача, с печкой на кухне. Во дворе высилась гора дров.

– Вот молодцы, позаботились, – оценили ребята.

            Вода была только в колодце. На полу валялись пыльные матрацы. Но все были довольны.

– Иногда вообще – ни воды, ни электричества, ни газа, ни дров, ни крыши над головой. А здесь все отлично! Даже кастрюли есть на кухне!

            Палыч незамедлительно стал колоть дрова и топить печь. Прораб названивал работодателям. Я тоже осмотрел кухню и большую комнату с матрацами, но так и не понял всеобщего восторга.

            Строительный участок, обнесенный металлической сеткой, казался безразмерным. О том, как рыть котлован под фундамент в наглухо промерзшей земле, я не имел ни малейшего представления, но по спокойным лицам ребят понял, что это вполне возможно.

 

-18-

            Переночевали мы кое-как, а на следующий день я натаскал воды из колодца, вымыл пол, выбил матрацы, привел жилье в благопристойный вид, даже сам успел наскоро помыться над какой-то миской и взялся готовить еду из оставленных нам запасов картошки и подсолнечного масла. Николаич немного удивился.

– В прошлом году с нами Люся жила… для такой вот работы, жена Болта. Но если ты справляешься, тогда мы и брать никого не будем. Вот ты молодчина, навел порядок, как дома.

            Как дома…

            Явился архитектор Вадим Матвеевич с дизайнером Димой. Дизайнер кутался в меховой полушубок и предпочитал обзирать окрестности из окна мерседеса. Матвеич же вышел, долго разговаривал с прорабом, сгрузил на него стопку чертежей, схем и расчетов, пообещал своевременную доставку материалов и продуктов и, наконец, свалил.

            Почти сразу же на участке выросли горы щебня и песка, точно с неба приземлилась бетономешалка, и выгрузили мешки с цементом. Обязанности «по хозяйству» не освободили меня от другой работы. Я убедился, что и в мороз можно долбить котлован, засыпать в бетономешалку цемент и песок, таскать щебень…

            Странная это была нагрузка. Не ради наращивания какой-то где-то там мышцы, а ради конкретной цели – вырыть, засыпать, перетаскать.

            Правда, со стройки меня отпускали чуть раньше, чтобы я успевал готовить обед и ужин. Продукты привозили из города, но их ассортимент разнообразился ненамного, поэтому приходилось готовить самое простое: супы, каши с мясом, жареную картошку. Пока ребята возились на участке, а на печке что-то шипело, я успевал греть воду, вытирать пыль и даже бриться перед осколком зеркала. Мысли пропали. Я засыпал быстро и спал почти без снов.

            Новогодние праздники прошли стремительно и трезво, а к февралю был готов фундамент, и Николаич выдал всем деньги «на карман» – что-то в виде аванса до полной выплаты зарплаты, которая полагалась по окончании всего проекта.

            Несколько дней я не мог работать из-за приступа печени или чего-то еще, как обычно выжигавшего все внутри.

– Ничего, бывает, – сказал на это Палыч. – Полежать нужно.

            Я лежал, лежал, а потом поднялся и стал носить кирпичи вместе со всеми.

            К тому времени я уже не боялся пацанов, и они подшучивали надо мной не больше, чем друг над другом.

            Только однажды Олежич спросил вполне серьезно:

– Ты баптист?

– Нет.

– А чего тогда не материшься?

            И я сказал, что матерюсь, когда злой, а с ними я ужасно добрый. И Николаич, топчась у меня на кухне, бросил благодарный и смущенный взгляд.

– Спасибо тебе, День, что ты все так организовал. Что обед по расписанию, что чисто. Это и есть главное… при такой работе. Иначе – сплошное скотство. Я много бригад знаю – всякое видел. А так и пацаны держатся, не опускаются. Вон, глядя на тебя, бреются и моются.

– Слышишь, Николаич, ты мне скажи лучше… Вот ты долго так работаешь. Когда, на какой год очищается память? Когда обновляется регистр? Когда вот это все забудется: тема-рематическое членение, имплицитность и эксплицитность, контекстуальность и интертекстуальность, падение редуцированных, наконец?

            Прораб сел на стул у печки.

– Да мы тоже научный коммунизм проходили, но я уже ничего не помню. А ты подружке своей звонил?

– Нет.

– Ну, это тоже не дело, – он покачал головой. – Вот заработаешь к лету денег, она рада будет…

            Я расхохотался. Речь шла о ничтожно малой сумме.

 

            Зима отступала нехотя, снег то таял, то сыпал снова, но стены здания росли. Я понял, что строить дом – не так и сложно, просто очень затратно. Хозяин, кстати, ни разу не появился на участке – настолько мало его интересовал сам процесс. Николаич сказал, что дом строит владелец крупной фармацевтической компании – то ли для себя, то ли в подарок любовнице. Я больше склонялся к мысли о подарке: слишком безразличен он был к деталям.

            В начале весны мы уже закончили кладку стен. Дом был двухэтажным, но простым, без колонн, без замковых башен, без арок и прочих вычурных финтифлюшек. На этом работы затормозились. Николаич объяснил, что архитектор должен привезти хозяина на промежуточный осмотр. Так образовались неожиданные выходные. Шахид и Олежич съездили в город за продуктами, я опять драил нашу времянку, Палыч, нацепив на нос очки, разгадывал около печки скандинавские кроссворды, остальные играли в комнате в карты и пили пиво. Меня удивляло, что все очень часто звонили домой – родителям, женам и детям. Даже старик Палыч каждый вечер обзванивал всех внуков, набирая номера по бумажке, исписанной крупными буквами и цифрами.

            Такими вечерами и меня тянуло позвонить Славке. Сим-карта была новая, но его номер я помнил. Однажды позвонил и сбросил вызов. Потом набрал снова. Славка снял трубку. Я молчал. И он молчал, но не отключался.

– Я знаю, что это ты. Я хочу это знать. Можешь не говорить ничего, - выдохнул, наконец.  

            Я отшвырнул телефон. И Шахид поднял его, подал мне.

– Ну чего ты? Может, она тебе и не изменяет. Может, ждет.

– А твоя ждет?

– А моя с моими родителями живет, они за ней следят, и братья следят. Хотя все равно, если шалава, найдет и время, и способ. Так что – хуй знает, с каким она хуем, пока я тут ебусь.

            Сошлись на том, что стали ругать баб. Нда, это выход.

 

-19-

            Потом случился большой переполох. Прикатил архитектор с папками каких-то чертежей и визуализаций, а за ним подтянулся черный майбах, из которого вышла худая невысокая блондинка в короткой кожанке и синих джинсах.

            Зима ушла, но ветер дул так резко, словно хотел сорвать с нее крашеные волосы. Мы стояли поодаль и наблюдали за гостьей. Было во всей этой картине что-то предельно неестественное. Или ее джинсы были слишком синими, или кожа – слишком бледной, а губы – желтыми, но она казалась неживой, хрупкой куклой под высокими стенами здания. Ступала осторожно, пытаясь попадать в следы Николаича и архитектора, но попадала в грязь, весенняя жижа обхватывала ее острые шпильки и застывала намертво. Девчонка брезгливо дергала ногой и ступала снова, будто кто-то упорно дергал за ниточки, заставляя ее двигаться.

            Взяла из рук архитектора какие-то картинки, потом швырнула их прорабу. Цветные снимки разлетелись и упали в грязь. Они еще раз обошли вокруг здания. Архитектор открыл новую папку документов.

– Вставить бы ей! – сказал Шахид.

– Щас она сама Николаичу вставит, – процедил Олежич. – Видишь, губы надувает. Как бы не пришлось ломать и заново строить. Мы в одной квартире обои восемь раз переклеивали – то «слишком темные», то «слишком светлые». Так то обои…

            Вдруг Николаич махнул нам рукой. Пацанов аж дернуло.

– Иди на хер! Сам и отвечай! – тихо ругнулся Вася. – Болт я ложил на всю эту мозгоеблю. Шо говорили, то и делал. Хули теперь всех трепать!

            Под этими словами подписался бы каждый. Мы стояли неподвижно.

– Деня, на минутку! – снова махнул Николаич.

            Пацаны выдохнули облегченно.

– Иди, может, ей кофейку приспичило! – заржал Олежич.

 

            Я подошел.

– Вот, Денис. Он у нас в таких вопросах разбирается. Дизайнера нет, а тут что-то о «концепциях», – прораб сделал мне страшные глаза и поспешил отвести архитектора в сторону.

            Девушка взглянула мельком.

– Ты учился, да, на дизайнера?

            Я не знал, какую версию выдвинул Николаич, поэтому сдержанно кивнул.

– А что вас беспокоит?

             Девушка молчала. Я заметил, как нервно она дергает замерзшими пальцами, отводит взгляд от дома и смотрит вдаль, на бурую от прошлогодней травы степь. Она и сама казалась соломенной – совершенно безжизненной, несмотря на большие голубые глаза.

– Это отец мне строит, – сказала она вдруг. – Строит мне крепость, тюрьму или монастырь. Или все вместе. И обязательно охрану у дома поставит, потому что нельзя иначе. Еще немного – миррой потянет и кандалы застучат.

– Поэтому вы спрашивали о концепции? – я усмехнулся.

– Это келейность. И все забывают, что зло и совершается келейно – за закрытой дверью, с охранником у входа.

– Ерунда, – я помотал головой. – Не будет никакой келейности. То, что закрыто от людей, будет распахнуто в небо. А нет ничего чище синего неба. Наверху террасу организуем с цветами, плетеными стульями и видом на реку. Это будет дом, открытый в мир – не тюрьма и не монастырь. Каждый мечтал бы о таком доме…

            Она, наконец, посмотрела на меня.

– Ты в столице учишься? И подрабатываешь? Ради денег?

– Можно и так сказать. Но лучше сказать, что я уже давно выучился и просто устроился не по специальности – ради практики аскезы.

– Как исправительные работы? – она заулыбалась.

– Да, наверное. Скоро исправлюсь до невозможного.

– А я в Лондоне училась – на менеджера всех менеджеров. Потом отец забрал – сюда, на край цивилизации…

– Это вы края не видели, – утешил я. – А тут – по последнему слову техники все будет, бытовой и электронный рай. Это легко программировать, не сомневайтесь. Дом – это вполне управляемый объект. Неуправляемый объект – это вот наша времянка, которая дровами топится, и в которой ребята на полу спят.

– Мне жаль, что ты… вы здесь.

            Польстило, но и обдало холодной неловкостью.

– Значит, вы думаете, что Вадим Матвеевич не врет мне? Все правильно делает? – вернулась она к прежнему разговору.

– Похоже на то.

– Меня Лера зовут. Можно на «ты», – все-таки определилась она.

– Денис.

– Денис, может тебе привезти что-то из города? Я теперь часто заезжать буду.

            Я пожал плечами.

– Или, может, подкинуть до центра?

            Девушка проявляла чудеса доброты и отзывчивости. И почему-то вспомнилось, как однажды один охранник мне рассказывал: «Директор завода, когда утром приходит на работу, за руку с нами здоровается. А что мы не люди? Мы такие же люди!» Тогда меня изумил сам факт подобного осмысления: он будто сомневался и у меня спрашивал, люди ли они, имеют ли право отвечать на директорское рукопожатие.

– Спасибо, – ответил я. – Я спрошу у ребят.

– Нет, не у ребят. Я боюсь рабочих.

            Спеси в девочке точно не было, и совсем не верилось, что за пять минут до этого она выговаривала архитектору и швыряла его чертежи.

– Ну, если будете здесь еще, может…

 

– Хуясе цаца! Ты видел? – спросил у меня потом Шахид. – А че хотела?

– Спрашивала, как ты работаешь. Говорит, косоглазым вообще не доверяю.

            Пацаны ржали, но меня все еще царапал ее взгляд, совершенно подвисший в пустом пространстве, ищущий точку опоры и отталкивающийся ото всех лиц совершенно безразлично.

– Шебуршит что-то как не по-русски, – жаловался нам архитектор. – Лучше бы папаша всем занимался. Но он только финансами занимается. Тачку ее вы видели?

 

            Лера стала возникать, как привидение. Вдруг выступала из вечернего сумрака, осматривала стены и отступала в тот же сумрак. На участок завезли балки и брус для кровли. Работа это была тяжелая, требовала специальных навыков, и я годился лишь для того, чтобы помогать поднимать балки на крышу.

            Она не подходила к рабочим, беседовала только с Николаичем, но беседа эта обычно ограничивалась вопросами, все ли нормально и как продвигается.

            Все смотрели на нее с тоской. Если бы пацаны умели выразить свое ощущение нематерными словами, то признались бы, что это была тоска по невозможному – вечная мечта плебея о принцессе, фантазия третьего сына-дурака о царской короне и тяга чернорабочего упасть ниц перед майбахом. Ее появление упорно напоминало мне, что другой мир по-прежнему существует. Мир, который я обслуживал в койке, и мир, на который я гну спину сейчас, по-прежнему пребывает в благоденствии и мало интересуется моим самочувствием. И ее появление, поначалу казавшееся чудесным, с каждым разом радовало меня все меньше.

            Наконец, она сделала движение в мою сторону.

– Денис, ну, как ты поживаешь?

            Снова все повторилось – отсутствующий взгляд голубых глаз, плотно сжатые желтоватые губы, бледное пятно лица, затерянное на фоне темнеющего неба. Но она помнила мое имя и не побоялась подойти ко мне. Выглядел я не лучшим образом – в робе, с грязными руками, с волосами, собранными в хвост.

            Вас когда-нибудь интересовала жизнь клопов? Ну, хотя бы по дискавери вы за ними наблюдали? У меня был любовник, который очень любил передачи о божьих коровках. Тот факт, что половой акт у них длится двадцать пять часов, радовал его безмерно. Он мог уйти на работу, вернуться, а у божьих коровок все было по-прежнему хорошо.

            Да, так про клопов. Я неуверенно шагнул к ней, отряхивая грязные колени.

– В город не хочешь? – спросила она.

– Хочу. Но мне еще ужин готовить.

– А, это тоже ты... Вот умница. Я могу подождать, я не тороплюсь.

            Отказываться было неловко. Приготовил я все быстро, но сам есть не стал.

– Это тебя она ждет? – просек Николаич. – Тебе бы… умыться надо.

            Как по команде, все взяли тарелки и вымелись из кухни в другую комнату. Я кое-как почистил перья и надел свою старую одежду. Заглянул к пацанам попрощаться. Вилки враз перестали стучать.

– Блин, Деня, ты как иностранец что ли, – выдохнул Болт. – Ты совсем другой. Мы уже и забыли, что ты такой.

– Ладно, погнал я…

– Вот таким ты был тогда, в поезде, – сказал Шахид. – Аж плакать от тебя хотелось. Или ржать, чтобы не плакать.

            Я смотрел растерянно.

– Иди, иди, – махнул мне Николаич. – Не заставляй мамзель ждать.

– И трахни эту суку! – пожелал Олежич.

 

-20-

            Пока я шел к машине, мысли неслись не самые приятные – стоило ли наводить марафет только ради того, чтобы разрушить стереотип о чернорабочих? Все равно ее взгляд не опускается ниже определенного уровня. Но ехать в город неумытым тоже было не комильфо.

            Лера отреагировала неожиданно.

– Денис? Ой, это вы? Ты? Никогда бы не узнала, увидев тебя на улице.

            Я молча сел рядом.

– Ты не сомневайся, я знаю, как люди падают, – сказала она. – И я уважаю, когда человек находит в себе силы подняться и начать заново.

– Да я ниоткуда не падал. Поедем.

– Всегда так жил? – спросила она по дороге.

– Ну примерно. Просто другим, наверное, раз в жизни, или чаще, или каждый день, выпадает какой-то шанс. Шанс перейти на другой уровень, подняться хоть на одну ступеньку вверх, открыть какую-то потайную дверь или хотя бы форточку, а мне не выпадал ни разу. Я уже и лотерейных билетов не покупаю. Но это образно.

– Да, я понимаю. Наверно, мне очень повезло с родителями. Но это везение тоже давит – шаг делаешь и думаешь: «Туда ли? Оправдаю ли высокое доверие?» А потом думаешь: «Все равно не оправдаю, зачем тогда и стараться?» У меня на сто лет вперед все расписано – работа в компании отца, карьера, семейный очаг, наследники. Я вот вчера отцу говорю: «Каких детей ты от меня ждешь? Ты знаешь, сколько я абортов сделала?!» – у него лицо позеленело. А я ни одного не сделала, просто не хочу, чтобы он за меня планировал. И с домом этим то же самое.

– Блин, Лера, это так глупо! – я не выдержал. – Ужасно глупо. Это совсем по-детски. Он дает тебе отличную базу, основу – строй на ней, что хочешь, строй свою собственную жизнь. Ты же свободна.

            Она промолчала и только на въезде в город призналась.

– Да, наверное, это моя проблема. Я не знаю, что строить. Не знаю, нужно ли. Я от кокаина лечилась. Очень долго. Больше ничего не принимала, но на кокс подсела конкретно. Вот тогда друзей было море – все люди алчные, все за дозу с тобой дружат, все к твоей базе, как ты говоришь, пристраиваются…

– Тут я согласен. А зачем мы в город едем?

– Мне скучно. Поговорить не с кем. Это там – за границей – были компании. А тут меня все знают, отца знают. Тут нельзя по-прежнему. И не зря же он деньги на лечение тратил… Просто в клуб сходим, хочешь?

            Мы пошли в какой-то клуб, на удивление, совсем не шумный. Пили коктейли, и я заметил, что с Лерой никто не здоровается, как обычно бывало в клубах со мной и моими друзьями.

– Только я предупредить тебя хочу, Денис, что между нами ничего такого не будет.

            Я взглянул с интересом.

– Не потому что ты рабочий как бы, – продолжала она, немного сбиваясь. – А потому, что секс все разрушает, все хорошее и чистое. Ты не думай, я могу любого снять, и вообще могу завтра же замуж выйти – отец мне это устроит, но мне не нужно и не хочется.

– Со мной тоже такое было, – сказал я. – Вообще считал себя асексуалом, а местами и импотентом.

– И что потом?

– Потом встретил одного человека и влюбился.

– И сейчас ее любишь?

– Его. Славку.

– Славку?

– Да. Стабильно. Навечно. Неизлечимо.

– И вернешься к нему?

– Нет. Не вернусь.

– Никогда не будете вместе?

– Конечно, будем. Только сначала я проживу свою жизнь, а он – свою. А потом, когда у нас уже не будет ни этих тел, ни этих проблем, мы встретимся и уже не расстанемся. Я так люблю его, что просто не смогу отпустить. Я почувствую его – через миллионы лет, в любой шкуре, в любой чешуе, в любом панцире. Потому что люблю.

            Лера смотрела напряженно. Ее желтоватые губы казались совсем темными в полумраке зала.

            Не знаю, почему я сразу исключил Леру из ряда обычных женщин и смог рассказать ей такую чушь. Может, просто в отместку за ее отказ от возможного секса. А, может, давно не было каминг-аутов, и я соскучился по признаниям в собственной бесполезности для жизни.

– А твои… коллеги знают? – спросила она.

– Строители? Нет, конечно.

– Ты можешь у меня жить. У меня пятикомнатная квартира в центре.

– Я их не оставлю, Лера.

– Почему?

– Потому что я с ними работаю, я им нужен, они меня приняли. Они меня подобрали, когда мне вообще идти было некуда. И я не такой пес, который может предать с легкостью. Я не предаю.

            Она кивнула.

– И сейчас к ним поедешь?

– Конечно. Утром же на работу.

            Она снова всмотрелась.

– Ты очень странный. У нас, конечно, были разные студенты, всех мастей и пород, но таких не было.

            Мы еще посидели немного, но разговор не клеился. Вышли молча и поймали у клуба такси. Я назвал загородный адрес времянки, водила недовольно крякнул. Лера помахала мне рукой.

– А че к ней не поехал? – спросил таксист бесцеремонно.

– У нас деловые отношения. Она как бы босс.

– Вот и выгонит тебя ко всем чертям! – пообещал он довольно.

– Не выгонит. Я гей.

– Еб твою мать! Развелось вас!

– Как-никак индульгенция, – хохотнул я. – Ток не всем показываю.

– В зеркало на меня не смотри!

            Он явно заигрывал. И хотелось дурачества. Хотелось стереть грусть от прощания  с Лерой.

Чем-то забытым, легким и ароматным пахнуло на меня в клубе, какая-то навязчивая мелодия лилась из магнитолы и кружила. На лобовом стекле болталась вонючая елочка, блестели наклейки. От выпитого стало развозить, и тянуло в постель, в чье-то тепло, к твердому, ждущему меня телу.

            Давно уже ничего не хотелось, но всколыхнуло. И выбора не было вообще.

– Че притих? – водила снова покосился на меня.

– Думаю вот, гондон у тебя есть?

– Чтобы у таксиста и резины не было? Давно я мечтал о таком мальчике!

            Пацан был явно моложе меня, но я не стал его разочаровывать. Имен мы не спрашивали. Он остановился на обочине, в лесу за городом. Я стащил брюки и лег на живот.

– Только не тяни. Давай быстро.

            Но он не спешил. Долго возился с презервативом, потом просто разглядывал меня, задрал свитер и стал целовать спину. Я вдруг подумал, что он маньяк. Он маньяк, а во мне и семидесяти кило нет, и я никогда не занимался боксом.

            Утешало то, что он постукивал по моей заднице своей прорезиненной дубиной вполне миролюбиво. И вдруг я почувствовал его внутри. С непривычки показалось, что он вставил слишком резко и глубоко. Обдало болью.

– Ты полегче, э, скотина.

– Сам же просил, – отреагировал он на мой стон.

            На сидении было неудобно, прогнуться не получалось, ноги торчали из открытой двери прямо в лес, внутри все рвалось. Но проснувшийся голод уже грыз изнутри мой живот, цеплялся за его член, слеплял нас в комок и раскатывал заново. Водила загибался надо мной и врубал еще сильнее.

– Еще, давай еще, глубже, – стонал я.

            Он обнял намертво, кончил и не отпускал. Меня тоже продолжало трясти.

– Увидимся еще? – спросил он, и я сразу пришел в себя.

– Вряд ли. Я в тот клуб больше не собираюсь.

            Я выполз из-под него и стал застегиваться.

– Мы вообще не люди, выходит, – сказал он.

– Почему? Люди. Просто мы уже умерли и ждем реинкарнации.

– Ну и иди дальше пешком, раз ты уже сдох. Пусть тебя, дохлого, волки ебут в этом лесу! – обиделся мой случайный половой партнер.

            И я пошел. Потом он догнал меня.

– Да ладно, че ты? Садись, довезу.

            Я протянул деньги в окно машины.

– Заработал. Бери.

            Он заматерился, но взял. А я пошел дальше. 

 

-21-

            Во времянке спали, я вошел тихо, подкинул дров в печку, сел на табурет. Ко мне вышел Шахид.

– О, вернулся? А я тебя жду.

– Зачем?

– Ну, узнать, что было.

– В клубе попрыгали.

– И все? Да я бы ее во все щели!

            Я пожал плечами.

– Она достойна самого лучшего, Шахид. Не меня. Она замечательный человек.

            Он присел на пол у печки.

– А мы все обзавидовались, решили в выходные в город ехать – телок снять. Пусть даже за деньги. Можно и дешевых проституток найти на окружной, да?

– Конечно.

– Поедешь с нами?

– Не поеду, Шахид. Они как сестры.

– Вот ты дурак!

            Он толкнул меня в плечо и пошел спать. Я разделся, аккуратно сложил шмотки и тоже лег на свой матрац. Рядом на полу мирно посапывал Палыч. На душе было муторно. Я зачем-то взял мобилу и набрал Славку. Было три часа ночи, но он ответил сразу же.

– Представь, я проснулся только что. Думаю: «Почему проснулся? Зачем?» И тут ты звонишь. Я уже записал твой номер, я знаю, что это ты. Молчи. Можешь молчать. Мне было так плохо, когда ты уехал. Я еле сессию сдал – рыдал все время, не мог в книжках ничего прочитать. Теперь уже легче. Только балет я бросил – тяжело раздеваться при всех. Не хочется больше. Раздеваться нужно для любимого человека, а не для посторонних. Так по-дурацки это было, я понимаю. А ты не смеялся, деликатничал со мной. Может, когда-нибудь в настоящую балетную студию запишусь. Потом, когда-нибудь, когда ты вернешься. Я все равно тебя жду. Что бы ты ни сделал, что бы ни случилось, я все равно тебя жду. Я так тебя люблю, Денис! Ты же вернешься, правда?

            Я не отвечал.

– Ну хорошо, молчи. Наверно, есть какая-то причина. Знай только, что я тебя люблю.

            И где-то за занавесом здравого смысла я еще думал, что Славка – дурак, рассказывает что-то неизвестному звонящему, какому-то телефонному маньяку. Но ответить не мог – горло сжимало спазмами.

            А говорят, секс расслабляет и успокаивает.

 

            Лера не показывалась дня три, потом приехала. Было солнечно, на доме уже алела крыша – стандартная ондулиновая кровля, модная в этих краях новостроек. Снаружи дом – без дверей и окон – выглядел почти готовым. И он не казался мрачным. Я заметил, как Лера залюбовалась, и подошел к ней.

– Привет, красавица.

– Привет.

            Неловкости не было. Я догадался, что она все-таки переваривала. И переваривала не информацию о том, что строитель с ее участка гей, и не тот факт, что оказалась вовлечена в ролевую игру с чернорабочим, а что-то другое, более существенное для нее.

– Рада тебя видеть! – сказала она в подтверждение этого.

            Я тоже по-дурацки улыбался, машинально отряхивая грязную робу.

            Лицо ее было бледнее обычного, с серыми кругами под тщательно накрашенными глазами.

– Ты как вообще? – спросил я.

– Плохо сплю. Заметно, да?

– Ничего, в новом доме выспишься. Пойдем – лестницу внутреннюю посмотришь, с первого этажа до самой террасы.

            Она охотно пошла. Винтовая лестница, действительно, смотрелась неплохо и не могла не понравиться.

– Ты теперь что будешь делать? Поедем в город?

– Поедем. Только еще ужин готовить.

– Давай я тебе помогу что ли. Я картошку чистить умею.

            Было прикольно. Но времянка ее напугала.

– На полу вот так спите? Не холодно?

– Уже нет.

– А купаетесь где? Где у вас душ?

– Вот в той миске у меня душ, а пацаны зимой в снегу валялись, а сейчас на реку ходят.

– Ужас какой… Денис, ужас. Действительно, аскеза. Поедем – хоть душ у меня примешь.

            Она взялась за картошку. Я быстро накрошил лука. Общими усилиями нажарили целую сковороду и позвали ребят.

– Опять сваливаешь? – спросил Болт хмуро.

– Я ненадолго. Ты и соскучиться не успеешь.

            Почему-то никто не засмеялся.

 

            У нее была огромная пятикомнатная квартира в самом центре. Я так понял, что в прошлом она представляла собой коммуналку, где на кухне шесть бабушек в ряд пекли блины и гремели кастрюлями, а теперь одна худенькая, ломкая блондинка Лера ставила на плиту маленькую турку с бразильским кофе.

            Не было уютно. Необжитое пространство давило. Я чувствую такие вещи – много холодной неподвижности по углам, гулкое эхо в длинном холле, нетоптаный ковролин.

            Я лежал в ванной. Потом стоял под душем. Я намазал на себя все сразу – ее шампунь, ее пенку, ее гель, ее крем против морщин, ее средство для эпиляции. Все пахло чудесно, но ничего не помогало.

            Когда я вышел, она протянула мне свой длинный желтый халат.

– Прости. У меня нет ничего мужского.

– Ничего.

            Приготовила кофе и пунш. Все горячее и почему-то очень сладкое. И я чувствовал только, что с каждым глотком сладости усиливается прежняя грусть.

– Тебе уже было двадцать шесть? – спросила она.

– Было.

– И что ты чувствовал?

– Что у меня нет родных, что негде жить, что никому не нужен, что никто не заплачет. Но и я, если потеряю этот мир, не заплачу.

– А сейчас заплачешь?

– Сейчас да.

– По Славке?

– По Славке. И по тебе тоже. Потому что хочу увидеть тебя счастливой в новом доме. Когда-то и я нашел дом, в котором мог бы быть счастлив, но это была лишь съемная квартира. И мне хочется, чтобы ты нашла такой дом – навсегда.

            Она вдруг заулыбалась.

– Мы не расстанемся?

            Я молчал.

– Даже если ты будешь со Славкой, мы все равно не расстанемся. Я не хочу тебя терять – ни в какой жизни, – сказала она.

– И не потеряешь.

– Поклянись на… на пунше!

            И я поклялся на пунше в том, что мы нашли друг друга навсегда, что мы самые чистые и достойные люди на земле, и что мы никогда не потеряем друг друга.

            Она села рядом и обняла меня обеими руками.

– У меня такое было, Лера. В детстве мы царапали ладошки с одной девчонкой и писали кровью «люблю навсегда», но наше «навсегда» закончилось уже в восьмом классе, когда к нам перевели Витьку Брагина, и он понравился нам обоим.

– Это другая любовь, Денис. Я люблю тебя как воздушный шар, который никогда не лопнет. Даже когда останется одна веревочка, я все равно буду любить воздушный шар.

– Вот хорошо бы…

            В ту ночь я спал в отдельной комнате, на чистом атласном белье, но, несмотря на все клятвы и признания, чувствовал, что проник в чужой дом вором, забылся и уснул разнежено на чужой постели, но вот-вот вернутся хозяева и поймут, что в их доме грабитель – и возмездие грянет.

            Ничего не грянуло. Утром Лера обняла меня, чмокнула в щеку и накормила завтраком. Было так хорошо, как будто мы обручились или подписали какой-то договор, после которого волноваться уже не о чем.

            Я ехал назад электричкой, так и не решившись вызвать такси. В окна поезда дул теплый ветер, и казалось, что я выйду сейчас на каком-то полустанке, увижу Славку, и он обнимет меня.

 

            Вместо Славки встретил свою бригаду, стоящую перед домом в бездействии.

– О, я успел на забастовку! – поприветствовал их.

            Взглянули на меня хмуро. Хмуро-удивленно.

– Ты?

– Ну а кто?

            Вперед вышел Николаич, почесал затылок.

– А мы подумали, ты не вернешься. И решаем вот, кто готовить будет, все такое…

– А я вернулся!

            Снова никто не засмеялся.

– Че так? Не удовлетворил? – процедил сквозь зубы Шахид.

            Но я не обиделся.

– Не надо о ней так, правда. И обо мне не надо. Я дело не брошу.

– А я бы на дело болт положил, если бы такая телка на меня запала, – сказал Вася.

– Жесть, а не характер, – Муха сплюнул.

– Ладно, чего стоим? – Николаич взглянул на дорогу. – Сейчас нам машину гипсокартона закинут…

            Так началась внутренняя отделка здания. Потом заливали пол, я таскал ведра с цементным раствором, после чего снова слег с приступом печени или чего-то там. Лера приезжала с дизайнером Димой – осматривали стены, планировали натяжные потолки и освещение.

            Иногда она ждала меня после работы, чтобы вместе ехать в клуб. Иногда я ночевал у нее. Так легко и плавно весна впала в лето.

            Все было почти закончено. Наша бригада перешла в распоряжение двум дизайнерам и доделывала мелочи: под их четким руководством мы штукатурили, красили, клеили обои, привинчивали полки и лампы. Палыч с Васей пыхтели над паркетом. Пахло в доме свежестью, с террасы было видно реку и цветущие вдали акации. Перед домом ландшафтные дизайнеры разбивали клумбы и беседки.

            Николаич выдал всем зарплату, а мне еще и прибавку за работу повара. Мы организовали небольшой банкет на газоне перед домом, но ребята торопились к семьям и нервно поглядывали на часы. Николаич обещал выйти на связь в самое ближайшее время и позвать всех на новый объект. На месте нашей времянки уже стояла изящная ажурная беседка.

 

-22-

– Тебе тут нравится? Правда? – допытывалась Лера, останавливаясь в каждой комнате и разглядывая вид из окон.

            Кондиционеры исправно гудели. Я соглашался.

            Мы поднялись на террасу. Ночью прошел дождь, дышалось легко, и зелень вокруг казалась яркой. Видно было, как на посту охранник Владик отгоняет мух газетой.

– Забыла тебе сказать, – она указала кивком головы на пакет, лежащий на столе. – Я машину меняю, а это сдача от старой. Знаю, что тебе зарплату выдали, но все равно не помешает. Там сто пятьдесят тысяч всего.

– Как «всего»?

– «Всего» в смысле немного. Но тебе, может, пригодятся на хорошее дело. Деньги – это не шанс, Денис, я знаю. Но хоть деньги…

– Ты с ума сошла!

            Охранник на входе вдруг вскочил и стал возиться с воротами. Приехал отец Леры – Михаил Викторович, которого я уже встречал несколько раз у нее и с которым общался очень сдержанно.

            Мы наблюдали, как бодро он идет по дорожке к дому.

– Папа! – Лера помахала ему с террасы.

            Он вошел, пожал мне руку и тоже стал бродить с нами по дому.

– Хорошо все ребята сделали, хорошо, – повторял рассеянно.

 

            Когда Лера ушла варить кофе, он вдруг взял меня за руку.

– Денис, ты не уезжай надолго, пожалуйста. Не оставляй ее. Лера с тобой в равновесии, на работу ходит, ничего не употребляет… лишнего. Я ее с большим трудом вытащил, увез из Лондона. Пока была девочкой, казалось, что душу ее, не даю свободы – отпустил учиться, а там такие знакомые пошли, такие увлечения, что страшно. И все в поисках смысла жизни…

– Кто же не искал? – сказал я в оправдание Леры.

– Да, кто же не искал? – согласился он. – Но вот вроде – вытащил, и все в прошлом. Может, и не нашла, но хоть не потеряла ничего. И у нее же все есть – все. А она не понимает этого. Это только по контрасту понять можно – не в компании золотой молодежи. Чтобы осознать это, надо посмотреть на человека, у которого ничего нет. Вот тогда мозги на место встанут.

            Я хотел поймать издевку в его взгляде, но он говорил не обо мне. Говорил не обо мне, но, наверное, не ошибался. Я сел за стол, взглянул на пакет с деньгами.

– Михаил Викторович, не хочу врать вам. Я – не лучший вариант человека, если помягче выразиться. Вряд ли я гожусь для опоры или поддержки вашей дочери. Я гей.

– Это я знаю, и что дальше?

– И она мне вот деньги дает. Ваши, наверное.

            Он заглянул в пакет.

– Ну, для моих тут маловато. Это, наверное, от ее машины. Лера бэнтли хочет, а это – как-никак – интерес к жизни и новым тенденциям, это поощрять нужно.

            Я продолжал смотреть вопросительно.

– Да, эти бери, конечно, – вспомнил он. – Будут тебе на джинсы или еще на что-нибудь. И говорить мне было необязательно. 

– Не могу я так.

            Лера принесла кофе.

– Денис вот уедет ненадолго, – ее отец подмигнул мне, – уладит свои дела, а потом к нам вернется. С хорошими новостями.

             Она поняла, заулыбалась.

– Буду вас ждать. В гости. Или вообще.

 

            Николаич позвонил, когда я уже сел в поезд.

– Слушай, Деня, наверно с сентября начнем. Те же ребята, и еще Лешка-грек с нами будет. Ты как?

– Я рад. О, я так рад, что Лешка-грек с нами будет!

 

            Это был не родной мне город.

            Но родной. Очень родной.

            Город-память. Город-страшный сон. Город-счастье.

            Я стоял и смотрел на окна своей бывшей квартиры – в них не было ни света, ни силуэта Эльдара, ни теней новых квартирантов. Я поехал к Тане.

– Не прошло и полгода! – она чмокнула меня в щеку. – Куда исчез?

– Работал немного. Ты не продала еще квартиру?

            Она скривилась.

– Эльдар твой все торгуется, нервы мне мотает, сказал, что окна в квартире старые и их нужно обязательно поменять. Представь, чурбан!

– А я деньги привез.

            Она обрадовалась.

– Тогда завтра все и оформим, думаю, муж найдет время…

 

            На следующий день я уже получил обратно свои ключи. Навсегда. Без проблем. Но когда открывал дверь, у меня дрожали руки.

            На всем лежала пыль. Под дверью лоджии стояла лужа воды, наверное, натекшая во время последнего дождя. Фиолетовый глаз в тумбочке совсем погас.

            Я открыл все окна и затеял уборку.

            Почему-то совсем не волновался о том, как все будет – буду ли работать с Николаичем или вернусь к фрилансу, останусь здесь или уеду в столицу. Я знал, что у меня теперь есть пристань, мой обжитый угол мира, и я всегда смогу сюда вернуться.

 

            Только вечером я позвонил Славке. Он, как обычно, не дожидаясь моего голоса, торопился рассказать свое:

– А я сдал сессию на одни пятерки! На лето никуда не еду – буду с мамашей сидеть. Андрей нашел какого-то Шурика, с виду совсем как беспризорник, возится с ним, откармливает и стихи ему читает. Но меня в гости не зовет – боится, наверно, что отобью.

– Славка, а ты уверен, что это я? – спросил я, наконец.

            Он вдруг умолк.

– Нет. Не уверен. Это была мечта, что ты, может быть… Думал, просто кто-то звонит и мой бред слушает. Девчонка какая-то или старик. Но вот теперь… теперь уверен.

– А я спросить тебя хочу. Все забываю…

– О чем?

– Печень может болеть?

– Ну, – замялся отличник, – сама паренхима не может, в ней нет нервных окончаний, но капсула, в которой она находится, очень чувствительна и реагирует на любое увеличение, воспаление – возникает боль в правом подреберье…

– Значит, может. Ну ладно. Прийти не хочешь?

            Славка совсем растерялся.

– Куда?

– Ко мне, елы.

– Просто взять и прийти?

– Нет, не просто, конечно. Коньяка купи.

 

            Славка принес коньяк. Замер на пороге – взглянул на меня робко.

– Ты другой какой-то вроде.

– Это ты вырос, Славка, а я постарел.

            Он обнял меня, я еле успел подхватить бутылку. И заметил за его спиной объявления на таксофоне «сниму жилье срочно недорого» – прикол дизайнера, бесивший меня не один год.

            Отодвинул Славку и сорвал ненавистные объявки.

– Больше не актуально. Я купил эту квартиру.

            Славка кивнул.

– Я знаю. Когда стал искать в твоем ноуте сценарий ситкома, чтобы перечитывать –  просто для настроения, в память о тебе – не нашел и понял, что ты его с собой забрал, чтобы продать, да? И теперь по нему кино снимут?

            За такую наивность я поцеловал Славку в губы.

– Да, в Голливуде. Обязательно в Голливуде, Славка!

            Он вдруг отстранился.

– А ты мне не изменял?

– Изменял. Но всего один раз – с таксистом, прямо в машине, посреди темного леса.   

– Не можешь без своих приколов! – засмеялся Славка. – А я скучал ужасно, сидел над книжками – буквы расплывались.

– Ну хоть про печень выучил. Ничего, махнем к моим друзьям – в столицу, развеешься. Не Кипр, конечно…

            Но Славка уже не слушал – стаскивал с меня одежду, и я боялся только одного – вдруг приду в себя на холодном железнодорожном вокзале – без обратного билета, с разрядившейся мобилой, с выломанной сим-картой – и рядом не будет никого, кто протянет мне руку...

 

2010 г.